Вождение вслепую

Не успел мистер Мистериус выставить ладонь в окно, как на ней выросла стопка пятерок, десяток и двадцаток.

— Квинт?

— Да, сэр?

— Засунь-ка руку в ящик под приборной доской — там у меня бланки заказов.

— Сейчас, сэр.

— Бенгстром! Сирил Бенгстром! — Похоронных дел мастер кричал громче всех.

— Не волнуйтесь, мистер Бенгстром. Машина ваша. Распишитесь вот здесь.

И вскоре мистер Бенгстром с гомерическим хохотом отъезжал от перекрестка Мейн и Арбогаст, оставляя позади застывшую в молчании толпу. Он сделал вокруг нас два круга, отчего толпа пришла в еще большее уныние, а потом с ревом вылетел на трассу, чтобы показать свою удаль.

— Не горюйте, — произнес голос из-под темного Капюшона. — У меня в автосалоне есть еще один «студебеккер» последнего выпуска, модель «А-один», ну, может, найдется и еще один, но не более, хотя за ними нужно ехать в Гэрни. Не согласится ли кто-нибудь меня подбросить?

— Я! — закричали все.

— Вот, значит, как вы проворачиваете свои дела, — сказал дедушка. — Вот что вас сюда привело.

Этот разговор зашел поздно вечером, когда комаров стало заметно больше, а курильщиков и вязальщиц — меньше. У тротуара был припаркован еще один «студебеккер», на этот раз — ярко-красного цвета.

— Погодите, вы еще не знаете, что начнется, когда они увидят этого красавца в лучах солнечного света! — тихо посмеивался мистер Мистериус.

— Чует мое сердце, — сказал дедушка, — вы на этой неделе распродадите свой товар, а нам ничего не достанется.

— Не люблю строить планы и задирать нос, — отозвался мистер Мистериус, — но, похоже, так оно и будет.

— Ну и хитрец! — Дедушка пыхнул трубкой, предаваясь глубоким размышлениям. — Натянул на голову мешок, чтобы разжечь аппетиты и заставить о себе говорить!

— Дело не только в этом. — Мистер М. затянулся сигаретой через плотную ткань. — Это нечто большее, чем просто трюк, уловка или бравада.

— А что же еще? — спросил дедушка.

— А что же еще? — спросил я.

Настала полночь, но я так и не смог заснуть. Не спал и мистер Мистериус. Я тайком спустился по лестнице и нашел его во дворе, где он сидел в деревянном шезлонге, и, наверно, взгляд его был устремлен к светлячкам и еще дальше — к звездам; первые находились в непрерывном движении, вторые замерли в неподвижности.

— Здорово, Квинт, — сказал он.

— Можно спросить, мистер Мистериус?

— Спрашивай.

— Вы и спите в этом Капюшоне?

— Каждую ночь, из месяца в месяц.

— Всю жизнь?

— Почти.

— А сегодня вечером вы говорили, что это больше, чем уловка, больше, чем бахвальство. Тогда что же?

— Если я не ответил на этот вопрос постояльцам и твоему деду, почему я должен отвечать тебе, Квинт? — спросил Капюшон без лица, неподвижно темнеющий в ночи.

— Потому что мне интересно.

— Думаю, это самая веская причина. Присядь-ка, Квинт. Смотри, какие светлячки. Хороши, верно?

Я опустился на мокрую траву:

— Красивые.

— Так и быть, — произнес мистер Мистериус, поворачивая голову под Капюшоном в мою сторону. — Слушай. Задумывался ли ты, Квинт, что скрывается под этим Капюшоном? Не возникало ли у тебя желания сорвать его у меня с головы?

— Не-а.

— Это почему же?

— Помните, в «Призраке оперы» одна так и сделала — и что с ней стало?

— Ну, так как, дружище, сказать тебе, что под ним скрывается?

— Только если вы сами не против, сэр.

— Как ни странно, не против. Этот Капюшон появился у меня очень давно.

— Когда вы еще были мальчишкой?

— Можно и так сказать. Уже не помню, родился я в нем или надел позже. Когда попал в аварию. Или обгорел на пожаре. А может, какая-то женщина надо мной посмеялась и обожгла сильнее огня, оставив глубокие шрамы. Все мы так или иначе падаем с крыши или хотя бы с кровати. Когда грохаешься об пол — это все равно что падение с крыши. Раны заживают очень долго, а порой и вовсе не затягиваются.

— Хотите сказать, вы даже не помните, когда в первый раз нацепили эту штуковину?

— Прошлое стирается из памяти, Квинт. Я уже давно перестал понимать, что к чему. Эта темная ткань приросла ко мне, словно вторая кожа.

— А вы?…

— Что, Квинт?

— …когда-нибудь бреетесь?

— В этом нет нужды — под Капюшоном не растет щетина. Полагаю, меня можно вообразить двояко. Либо как страшный сон, в котором видишь гробы, гнилые зубы, черепа и гнойные раны. Либо…

— Как?

— Либо как вообще ничто, просто ничто. Бороды нет — брить нечего. Бровей нет. Носа практически тоже нет. Веки — одно название: глаза открыты. Да и рта как такового нет, только шрам. Все остальное — пустое место, снежный простор, чистый лист, как будто кто-то полностью меня стер, чтобы потом изобразить заново. Вот так-то. Можно строить догадки на мой счет одним способом, можно — другим. Какой ты выбираешь?