– Двадцатое апреля. Черт, это ж сегодня, в два. Черт, через час начало! Я не могу…
– Можешь. Ты ведь эксперт по живописи, верно? Это не открытие, а закрытие. Похороны.
– Похороны?!
– Художник, Себастьян Родригес, будет присутствовать, но только мертвый.
– Ты хочешь сказать, что?..
– Это поминки. Там будут его мать с отцом. Придут братья и сестры. Кардинал Махони заскочит.
– Боже правый, неужто он был таким талантливым художником? Какие люди!
– Изначально предполагалось устроить вечеринку, но он упал и расшибся насмерть. И вместо того чтобы все отменить, они притащили туда тело. Так что теперь это будет что-то вроде заупокойной мессы со свечами и хористами в кружевах.
– Боже мой! – произнес я.
– Вот именно, можешь повторить это еще раз.
– Боже мой. Заупокойная месса по неизвестному художнику в третьеразрядной галерее где-то в мексикано-испано-еврейском районе Бойл-Хайтс?
– Листай дальше. Ты увидишь на этих страницах дух Ороско и Сикейроса.
Я перевернул несколько страниц и ахнул:
– Ничего себе!
– Вот именно, – сказал Сэм.
Мчась по автостраде, ведущей к еврейско-испанскому району Бойл-Хайтс, я постоянно твердил себе:
– Этот парень гений! Где ты его откопал?
– В полиции, – ответил Сэм, ведя машину.
– Где?
– У копов. Он нарушил закон. Провел несколько часов в КПЗ.
– Несколько часов? А что он натворил?
– Что-то ужасное. Невероятное. Но не настолько, чтобы засадить его в кутузку. С одной стороны, ужас, с другой – ничего особенного. Посмотри наверх!
Я поднял глаза.
– Видишь этот пролет наверху?
– Мост? Но мы его уже проехали! А что?
– Вот оттуда он и упал.
– Спрыгнул?
– Нет, упал. – Сэм нажал на газ. – Больше ты ничего не заметил?
– Где?
– На том пролете. На мосту.
– А что я должен был заметить? Ты ехал слишком быстро.
– На обратном пути. Увидишь.
– Место, где он погиб?
– Место, где он пережил свой звездный час. А потом погиб.
– Место, где в него вселились духи Ороско и Сикейроса?
– Ты попал в самую точку!
Сэм свернул с автострады.
– Приехали!
Это была не художественная галерея.
Это была церковь.
На всех стенах развешаны яркие картины, каждая из которых была настолько потрясающа в своем радужном великолепии, что казалось, они взвиваются в небо языками пламени. Но они уступали место другому пламени. Две или три сотни свечей горели огромным кольцом вокруг просторной галереи. Они горели так уже несколько часов, и от их пламени веяло таким летним зноем, что вы сразу забывали о том, что только что пришли с апрельского холода.
Сам художник тоже находился там, но был занят своим новым делом: наполнял вечность тишиной.
Он лежал не в тесном гробу, а на облачном возвышении, покрытом белоснежной тканью, которое, казалось, парит вместе с ним среди созвездий огней, всколыхнувшихся от дуновения из боковой двери, в которую только что вошел служитель церкви.
Я сразу узнал его лицо. Карлос Хесус Монтойя, пастырь огромного овечьего стада латиносов, по ту и другую стороны от пересохшего русла обмелевшей реки Лос-Анджелес-Ривер. Священник, поэт, искатель приключений в тропических лесах, разбивший сердца десяти тысяч женщин, герой журнальных заголовков, мистик, а ныне критик в «Арт ньюс квотерли», он стоял, словно капитан на носу утопающего в огне корабля, окидывая взором стены, на которых были развешаны еще никому не известные фантазии Себастьяна Родригеса.
Я взглянул туда, куда смотрел он, и тихо присвистнул.
– Что такое? – шепнул Сэм.
– Эти картины, – сказал я, повышая голос, – вовсе не живопись. Это цветные фотографии!
– Тс-с-с! – прошипел кто-то.
– Замолчи, – прошептал Сэм.
– Но…
– Так и задумано. – Сэм нервно оглянулся по сторонам. – Сначала фотографии, чтобы возбудить любопытство зрителей. Потом настоящие картины. Двойная премьера выставки.
– Однако, – сказал я. – Как фотографии они просто великолепны!
– Тс-с-с, – прошипел кто-то еще громче.
Великий Монтойя уставился на меня через море знойного огня.
– Блестящие фотографии, – прошептал я.
Монтойя прочитал это по моим губам и величественно кивнул, как тореро перед корридой в Севилье.
– Постой! – сказал я, что-то смутно припоминая. – Эти картины. Я их уже где-то видел!
Карлос Хесус Монтойя снова устремил взгляд на стены.
– Уходим, – прошипел Сэм, подталкивая меня к двери.