Сборник 13 КОШКИНА ПИЖАМА

– Но если бы ты только подождал двадцать четыре часа…

– Я не могу ждать. Я ждал двадцать лет.

– Двадцать лет?

Он снова застучал по кнопкам телефона. Далеко-далеко, на том конце, зазвонил телефон, послышался тонкий мелодичный голос.

– Эстель? – проговорил он. – Это Карл. Знаю, все это весьма неожиданно и глупо, но скажи, у тебя есть непросроченный паспорт? Есть. Хорошо… – Он засмеялся. – Как ты смотришь на то, чтобы полететь сегодня пятичасовым вечерним рейсом в Париж? – Он замолчал и слушал. – Без шуток. Я серьезно. Париж, десять ночей. Тот же номер. Та же кровать. Ты и я. Десять ночей, все расходы беру на себя. – Он снова стал слушать, кивая и закрыв глаза. – Да. Да. Да, понимаю. Ладно, ничего. Я понимаю. Попытка не пытка. Может, в следующий раз. Ладно, я понимаю. Я вполне принимаю твой отказ. Конечно. Пока.

Он повесил трубку и долго смотрел на телефон.

– Это была Эстель.

– Я слышала.

– Она не может. Ничего личного.

– А похоже, как раз наоборот.

– Ничего, подожди.

– Я жду.

Он снова набрал номер. Ответил другой, еще более высокий голос.

– Анджела? Это Карл. Это, конечно, безумие, но ты не могла бы встретиться со мной в самолете «Юнайтед эрлайнз» сегодня в пять? Небольшая прогулка налегке, конечная точка – Париж, десять ночей, шампанское и постельные беседы. Снимем номер на двоих. Ты и я.

Голос в трубке что-то прощебетал.

– Я понимаю это как «да». Отлично!

Он повесил трубку и едва не рассмеялся.

– Это была Анджела, – с сияющей улыбкой возвестил он.

– Я догадалась.

– Не спорь.

– Счастливый турист. А теперь, может, все-таки…

– Подожди.

Он вышел из комнаты и через несколько минут вернулся с очень маленьким чемоданом в руке, засовывая бумажник и паспорт во внутренний карман своего пиджака.

Он стоял, покачиваясь и смеясь, перед своей женой.

– А теперь, – проговорила она. – Ты объяснишь?

– Да.

Он протянул ей список, сделанный им десять минут назад.

– С тысяча девятьсот восьмидесятого по две тысячи второй, – сказал он. – Все наши поездки в Париж, верно?

Она взглянула на список.

– Верно. И что же?

– Каждый раз мы были во Франции вместе, так?

– Да, все время вместе. – Она снова пробежала глазами список. – Но я не понимаю…

– И никогда не понимала. Скажи, ты помнишь, сколько раз за все наши поездки в Париж мы с тобой занимались там любовью?

– Странный вопрос.

– Ничуть не странный. Так сколько?

Она пристально изучила список, словно там был ответ.

– Не думаешь же ты, что я назову тебе точные даты.

– Нет, – сказал он, – потому что ты и не сможешь их назвать.

– Не смогу?..

– Даже если очень постараешься.

– Наверняка…

– Нет, не «наверняка», потому что ни разу за все ночи в Париже, городе любви, ни единого раза мы не занимались любовью!

– Наверняка что-то было…

– Нет, ни разу. Ты забыла. А я помню. Я вспомнил все. Ни разу, ни единого раза ты не позвала меня к себе в постель.

Наступило долгое молчание, она разглядывала список и в конце концов выронила его из рук. Она даже не взглянула на мужа.

– Ну что, теперь ты вспомнила? – поинтересовался он.

Она молча кивнула.

– Разве это не грустно? – спросил он.

Она снова кивнула, не произнося ни слова.

– Помнишь тот прекрасный фильм, который мы смотрели давным-давно, где Грета Гарбо и Мелвин Дуглас в Париже взглянули на часы, было почти двенадцать, и он говорит: «О, Ниночка, Ниночка, большая и маленькая стрелки почти соединились. Почти соединились, и через мгновение одна половина Парижа будет заниматься любовью с другой половиной. Ниночка, Ниночка».⁹

Жена кивнула, и на ее глазах показались слезы.

Он подошел к двери, открыл ее и сказал:

– Ты понимаешь теперь, почему я должен ехать? Потому что через год я, возможно, буду уже слишком стар, а может, меня вообще уже не будет.

– Никогда не поздно… – начала она.

– Для нас – слишком поздно. Двадцать лет в Париже – слишком поздно. Двадцать недель и двадцать возможных ночей четырнадцатого июля. Дней взятия Бастилии и тому подобное – слишком поздно. Боже, как грустно. Я готов был разрыдаться. Но вот в этом году я это сделал. Прощай.

– Прощай, – прошептала она.

Он открыл дверь и остановился на пороге, глядя в будущее.

– О, Ниночка, Ниночка, – прошептал он и вышел, осторожно и без стука прикрыв за собой дверь.

Словно отброшенная этим звуком, жена рухнула в кресло.

---