Язон четырех морей

За исключением Язона, казавшегося полностью поглощенным сценой, глаза остальных не отрывались от Марианны и ее спутника, а Пилар вооружилась лорнетом, производившим впечатление направленного в упор дула пистолета. Талейран, по обыкновению, слегка улыбнулся, приветствовал Марианну сдержанным жестом и, похоже, снова погрузился в дремоту, несмотря на усилия другой своей соседки, женщины с черными глазами. По всей видимости, она засыпала его вопросами о пришедших. Рядом с собой Марианна услышала хихиканье Чернышова.

– Похоже, что мы произвели сенсацию.

– Это вас удивляет?

– Никоим образом.

– Тогда что вам не нравится?

На этот раз русский откровенно рассмеялся.

– Мне не нравится? Дорогая княгиня, знайте же, что я ничто так не люблю, как производить сенсацию, по крайней мере, когда это не вредит моим официальным обязанностям. И я хотел бы не простой сенсации с вашим участием… я хотел бы учинить скандал!

– Скандал! Вы заговариваетесь?

– Ничуть! Повторяю: скандал, чтобы вы оказались окончательно и бесповоротно связаны со мной без всякой надежды на освобождение.

В невинных на первый взгляд словах ошущалась легкая угроза, неприятно поразившая Марианну. Веер в ее руках закрылся с сухим щелчком.

– Итак, – медленно начала она, – в этом та великая любовь, которой вы донимаете меня с нашей первой встречи: вы хотите приковать меня к вам, сделать из меня вашу собственность… и собственность, неприступно защищенную, как я полагаю? Другими словами, по-вашему, лучший образ жизни для меня – это тюрьма.

Чернышов оскалил зубы в свирепой улыбке, но голос его остался мягким, как бархат.

– Вы прекрасно знаете, что я татарин! Однажды, на дороге в Самарканд, где трава не растет с тех пор, как ее вытоптала конница Чингисхана, бедный погонщик верблюдов нашел прекраснейший из изумрудов, без сомнения, выскользнувший из добычи какого-то грабителя. Погонщик был беден, страдал от голода и холода, а камень сулил огромное богатство. Однако вместо того, чтобы продать его и отныне жить в достатке и радости, бедный погонщик оставил у себя изумруд, спрятал его в складках засаленного тюрбана, и с того дня не было больше ни голода, ни жажды, ибо он потерял аппетит ко всему. Только изумруд имел для него значение. Тогда, чтобы быть уверенным, что никто не похитит его, он углубился в пустыню, все дальше и дальше, вплоть до неприступных скал, где ему оставалось только ждать смерти. И смерть пришла… самая медленная, самая ужасная, но встретил он ее с улыбкой, ибо изумруд остался у его сердца.

– Красивая история, – спокойно сказала Марианна, – и сравнение из самых лестных, но, дорогой граф, она заставляет меня радоваться вашему скорому отъезду в Санкт-Петербург! Вы слишком опасный друг!

– Вы ошибаетесь, Марианна, я не являюсь вашим другом. Я люблю вас и хочу вас, ничего больше. И не слишком радуйтесь моему отъезду, я скоро вернусь. К тому же…

Ему не удалось закончить. Отовсюду донеслось возмущенное шиканье, а на сцене Тальма с упреком посмотрел в сторону их ложи. Марианна спрятала улыбку за веером и приготовилась слушать. Удовлетворенный Тальма—Нерон обратился к Юнии:

• Прошу, подумайте и взвесьте сами,
• Достоин выбор сей вас любящего князя,
• Достоин чудных глаз, померкнувших в плену,
• Достоин счастья, ожидающего вас…

– Нет, вы только послушайте! – совсем тихо посмеивался русский. – Сегодня вечером Нерон говорит как по писаному! Словно он услышал меня.

Марианна только пожала плечами, прекрасно зная, что малейший ответ вызовет продолжение диалога и недовольство зрителей. Но сегодня Расин вызывал у нее скуку, и ей не хотелось слушать его. К тому же она пришла в театр не ради «Британники», а только чтобы увидеть Язона и особенно чтобы показаться ему. Она принялась осторожно оглядывать свое ближайшее окружение.

Ввиду того, что Император с Императрицей вернулись в Компьен, придворных было мало, и императорская ложа, безусловно, пустовала бы, если бы принцесса Полина не заняла ее. Самую молодую из сестер Наполеона не особенно привлекали празднества в Компьене, и она предпочла провести лето в своем замке Нейи, в котором она теперь заканчивала располагаться. Сегодня вечером она излучала радость жизни между Меттернихом, великолепным в темно-синем костюме, который очень шел к его изящной фигуре и светлым волосам, и молодым немецким офицером, Конрадом Фридрихом, последним любовником на счету самой красивой из Бонапартов.