Страсти по Марии

– Так и могло быть, – рискнула вмешаться Мария, дабы как-то успокоить Генриха, но только еще больше раззадорила его.

Повернувшись к ней с горящими глазами, Холланд рыкнул:

– Ну конечно, только я тогда же и узнал, отчего это у Карла нет денег! Знаешь, почему? А потому, что он не удержался и купил фантастическую коллекцию картин, собранных герцогом Мантуи и прославившуюся на всю Европу. Ради своей прихоти, одолеваемый гордыней, он, видите ли, стал обладателем «Двенадцати цезарей» Тициана, «Святого семейства» Рафаэля и не знаю скольких еще полотен Караваджо, Корреджо, Андреа дель Сарто и прочих, а нас оставил подыхать от скуки в Плимуте и дожидаться неизвестно чего. Мы, конечно же, невзирая ни на что, выступили теми силами, какими располагали, а результаты тебе известны... Если бы Бекингэм и я не задержались так надолго в Портсмуте, он наверняка избежал бы кинжала Фелтона. Меня не убили, но высказали порицание за излишнюю задержку. А это уж слишком!

– Тебя же и укорили? Это же несправедливо!

– Хуже того, это преступно! Если бы не королева Генриетта-Мария, я мог бы лишиться головы...

– Ну и как она? – поинтересовалась Мария.

Холланд посмотрел на нее с таким негодованием, что ей на минуту показалось, что он вот-вот взорвется.

– Я рассказываю тебе о только что пережитой драме, ты же любезно интересуешься новостями о королеве, словно на придворном рауте.

Мария немедленно перешла в нападение.

– Боже мой, Генрих! Ты же сказал мне, что она спасла тебя! Значит, нужно беспокоиться и о ней! Начало ее замужества вряд ли можно назвать счастливым!

– Конечно, но теперь у нее все складывается хорошо. Карл внимателен и нежен с ней. Что действительно странно, так это слухи о том, будто бы с установившимся в королевском семействе благополучием каким-то образом связана и гибель Бекингэма.

– Будь справедлив! Королева страдала потому, что в ухо королю дула дудочка нашего друга.

– Быть может, но беда в том, что паписты день за днем укрепляются, а я против. Они – настоящая заноза для Англии.

– И ты осмеливаешься любить одну из них?

Гнев Холланда внезапно стих. Он рассмеялся, склонился над своей повелительницей и глянул в ее глаза.

– Нет у тебя другой религии, кроме любви, милая моя язычница, и надеюсь, что никогда ты от нее не отречешься. Потому-то и готов я всех оставить, все бросить, лишь бы обладать тобой, и потому же хочу увезти тебя. Жизнь наша наполнится приключениями и страстью. Я создам королевство, а королевой в нем будешь ты. Я покрою тебя редкими мехами и золотом Америки. Тамошние дикие народы падут ниц перед тобою, мы будем свободны, а ты будешь только моей, навсегда. Только моей, Мария!

Последние слова он прошептал, касаясь ее губ, и вновь овладел ею с тем граничащим с насилием неистовством, которое так ей нравилось. Она позволила унести себя этой бушующей страсти, однако разум ее не захлестнуло, как в прошлый раз. Он оставался трезвым, почти холодным. Даже в момент высшего наслаждения, заставившего ее вскрикнуть... Ее накрыло волной совершенного удовлетворения, но, когда та отступила, Мария почувствовала необъяснимую грусть.

Генрих же старался запечатлеть в памяти каждое движение ее прекрасного тела, совершенно ему подвластного. Уверившись в себе, он отстранился и прошептал:

– Мне лучше уйти сейчас же, сердце мое, нужно все подготовить к нашему отъезду. Следующей ночью я вернусь за тобой...

Ответ прозвучал как из глубин ее естества:

– Нет!

Наступила оглушающая тишина, длившаяся, правда, недолго. Думая, что ослышался, Генрих переспросил:

– Ты действительно сказала «нет»?

Предвосхищая новый виток схватки, Мария выскользнула из постели, где пристрастие к любовным утехам и чувствительная кожа ставили ее в зависимое положение, подобрала и набросила на себя халат, не осмеливаясь посмотреть на возлюбленного. Тот не пошевелился, но переспросил глухим голосом:

– Ну же, Мария, ответь мне! Ты отказываешься ехать со мной?

Она ответила не сразу. Медленно подошла к камину и наклонилась поправить поленья, что позволило ей спрятать от него свое лицо.

– Да, Генрих, я отказываюсь. Я не могу уехать с тобой. Не теперь.

– Почему не теперь? Ты у себя дома, но при этом словно в тюрьме. Я не понимаю, что удерживает тебя здесь?

Голос его звенел металлом. Мария встала и устроилась в кресле, не отводя от пламени своих прекрасных глаз и потирая озябшие руки.

– Слова, только что произнесенные мною, тебя, безусловно, удивили, но для меня это вопрос чести.