Из праха восставшие

Тимоти оказался в самой гуще веселящихся теней и был совсем тому не рад. Им перебрасывались, как мячиком, он попадал то к какому-то жуткому, громоподобно ревущему родственнику, то к полуребенку-полушакалу, то к чему-то такому, для чего не придумано и названия; в конце концов, совершенно отчаявшись, он вырвался из десятков цепких рук и лап и убежал на кухню, в компанию странного существа, сиротливо прижавшегося к оконному стеклу. По стеклу стекали струи дождя, существо хныкало, тяжело вздыхало и все время чем-то постукивало, а потом Тимоти оказался вдруг снаружи, его сек дождь и до костей продувал леденящий ветер, он попытался заглянуть в окно, но там было совершенно темно, свеча, как видно, потухла. И вообще все это празднество сулило ему мало радости. Там танцевали, а он танцевать не умел. Угощались пищей, до которой он боялся и дотронуться, пили вина, о которых страшно и подумать. Тимоти зябко поежился и взбежал на спасительный чердак, к Сеси, крепко спавшей среди своих барханов.

— Сеси, — прошептал он чуть слышно, — где ты сегодня?

Губы Сеси шевельнулись:

— Дальний Запад. Калифорния. У широкого синего моря. Рядом с грязевыми ямами, едким дыханием земли и покоем. Я жена фермера, сидящая на крыльце. Солнце уходит за горизонт.

— А что еще, Сеси?

— Слышно, как бормочут грязевые ямы. Из ямы поднимается большой серый пузырь, надутый вулканическими газами, затем пузырь лопается, словно резиновый, и оседает. Получается звук, словно чмокнули мокрыми губами, и запах серы и древнего, глубокого огня. Два миллиарда лет, год за годом, здесь варится динозавр.

— Ну и как он, Сеси, уже готов?

— Вполне готов. — По спящим губам скользнула улыбка. — А теперь здесь, в горах, уже совсем ночь. Я в голове этой женщины, смотрю ее глазами, слушаю тишину. Пролетают самолеты, словно птеродактили с непомерно огромными крыльями. Вдали — паровой экскаватор, тиранозавр, неодобрительно поглядывающий на этих шумных, разлетавшихся к ночи рептилий. Я смотрю и вдыхаю запахи палеозойской стряпни. Покой, покой.

— Сколько ты еще будешь в ее голове?

— Пока я насмотрю, наслушаю, наощущаю достаточно, чтобы изменить ее жизнь. Жизнь в ней не похожа ни на какую другую. Это ущелье с ее домиком, словно юный доисторический мир. Черные горы замыкают его молчанием. Раз в полчаса я вижу проезжающую машину: свет фар скользнет по узкой грунтовой дороге и снова молчание ночи. День и ночь я сижу на крыльце и смотрю на тени высоких сосен, они ползут, вытягиваются, сливаются в огромную ночь. Я жду, когда мой муж вернется домой. Он никогда не вернется. Ущелье, море, редкие машины, крыльцо, кресло-качалка, я сама, молчание.

— А что теперь, Сеси?

— Я встала, иду к грязевым ваннам. Запах сернистых испарений все сильнее, от него першит в горле. Над головой пролетает птица, кричит. Я в этой птице! Глядя сверху своими новыми, блестящими, как бусинки, глазами, я вижу, как женщина шагнула в грязевую яму! Я слышу звук, словно в грязь бросили большой булыжник! Я вижу, как белая рука исчезает в бурой жиже. Грязь сомкнулась. Теперь я лечу домой.

В чердачное окно что-то стукнуло.

Сомкнутые сном глаза открылись, два раза моргнули.

— А теперь, — засмеялась Сеси, — я здесь!

Она поискала глазами Тимоти. Нашла.

— А почему ты на чердаке, а не внизу, со всеми?

— Понимаешь, Сеси, — его голос срывался от отчаяния, — я хочу сделать что-нибудь такое, чтобы они меня заметили, чтобы я был такой же, как они, ничем не хуже, вот я и подумал, что, может, ты можешь…

— Да, понимаю, — кивнула Сеси. — Стой прямо, не напрягайся. Теперь закрой глаза и подумай ни о чем. Ни о чем.

Тимоти вытянулся во весь рост и начал ни о чем не думать.

Сеси вздохнула.

— Тимоти? Собрался? Готов?

Как руку в перчатку, Сеси втиснула ему в уши:

— Иди!

— Все! Смотрите!

Тимоти поднял кубок необычного, очень необычного красного вина, поднял высоко, чтобы все видели — дядюшки и тетушки, кузины и племянницы, кузены и племянники!

И осушил его до дна.

Он помахал рукой своей сводной сестре Лауре и парализовал ее взглядом.

Затем подошел к Лауре. Завел ее руки назад. И нежно впился зубами ей в горло.

Резкий порыв ветра задул все свечи, крыша дома заходила ходуном, дядюшки и тетушки окаменели от изумления.

Тимоти отпустил Лауру, бросился к столу, натолкал себе в рот мухоморов и начал носиться по кругу, высоко взмахивая руками.