Кинжал с красной лилией

Мрачное лицо Генриха осветилось насмешливой улыбкой.

— Черт побери, мой мальчик! Я задаюсь вопросом: что вы делаете в моей легкой кавалерии? Мне следовало бы передать вас в штат господина д'Омона и посоветовать ему создать специально для вас должность Главы полиции. У вас очевидный талант!

— Я не уверен, что это дело пришлось бы мне по душе, сир! Я предпочитаю охранять безопасность короля и его семьи.

— Тогда вы не ошиблись в выборе профессии. Однако вернемся к этой ужасной истории. Каким бы он ни был, Сарранс, но мне тяжело потерять друга детства, да еще при таких обстоятельствах. Но, как я понимаю, вы предполагаете, что там действовал настоящий убийца?

— Без всякого сомнения, сир, — вмешалась мадам де Верней. — Но до тех пор, пока его не поймали, встает вопрос, что делать с мадам де Сарранс... Впрочем, я охотно оставила бы ее у себя. Скандал уже, похоже, принял немыслимые размеры. Подумайте, господин де Жуанвиль приехал мне сообщить о случившемся, едва рассвело!

— Вы правы, дружок, скандал действительно немыслимый, — кивнул головой король, вдруг повеселев. — Пойдемте и все обсудим в ваших покоях, предоставив покой вашей больной. Кстати, о больной, — обратился король к матери маркизы, — я уверен, что вы прекрасно умеете ухаживать за больными, но мне кажется, бедняжка в таком тяжелом состоянии, что вам было бы легче, если при ней находился бы еще врач.

— Разумеется, сир, но при одном условии: он должен быть искусен и молчалив. А такие встречаются нечасто.

— У мессира Джованетти есть великолепный врач. Он не очень-то охотно делится им, но я имел случай убедиться в его достоинствах и готов пригласить его к вам на помощь... Объяснив ему, что он должен молчать, пока не получит новых приказаний. Думаю, мессир Джованетти не станет чинить препятствий. Тосканский посол очень привязан к донне Лоренце. И сейчас, полагаю, умирает от беспокойства.

Мари вздохнула с облегчением, услышав обещание короля, она вовсе не хотела, чтобы их гостья скончалась у нее на руках.

— Я буду просто счастлива, сир. Не скрою, ее состояние очень меня беспокоит. Жар не спадает, мучительные приступы кашля...

— Не волнуйтесь! Врач будет у вас еще до вечера.

Генрих кивком головы попрощался с Мари и взял под руку Генриетту. При взгляде на нее глаза у него заблестели особым блеском, и он повлек ее к лестнице, ведущей в ее покои.

— Подождите меня в карете, де Курси, — распорядился король. — Ваше терпение не подвергнется долгому испытанию.

Генрих открыл дверь покоев, пропустил туда свою спутницу и уже прижал ее к себе, обняв за талию, а свободной рукой закрыл дверь.

Что оставалось Тома, как не повиноваться? Вопреки всем решениям, которые, как утверждал король, он для себя принял, он вновь поддался соблазну. Тома нисколько не сомневался, что трагедия, которая произошла этой ночью, вновь вернула короля в цепкие руки той, которую он будто бы разлюбил, и сейчас эти двое будут говорить вовсе не о Лоренце. Если вообще будут о чем-то говорить...

Тома ничуть не сомневался, что разговоров вообще не последует. Увидев, что передняя пуста, он отважился неслышно приблизиться к дверям спальни, — надо сказать, что они были прикрыты неплотно, — и услышал воркующий голос Генриетты после нежного смешка:

— Стоит ли так торопиться? Вы рискуете разорвать мое любимое платье!

— А мое любимое тело у тебя под платьем. Никогда еще ты не была так хороша! Я ума лишился, когда отказался от тебя, моя овечка!

После чего послышались совсем иные звуки. Тогда Тома на цыпочках удалился. Он уселся в карете и стал ждать короля, испытывая довольно неприятные чувства, потому что живот у него подводило от голода. Из таверны в конце улицы аппетитно пахло жарким, и Тома охотно навестил бы это заведение, если бы не боялся, что Генрих вернется раньше него...

Ему пришлось ждать не меньше двух часов, прежде чем появился улыбающийся король — глаза у него сияли, и благоухал он не чесноком, как обычно, а жасмином. Победа мадам де Верней была полной и безоговорочной. Строптивый любовник вновь надел на себя ярмо. Оставалось только узнать, какую цену придется ему заплатить за свое отчуждение, которое длилось не один месяц.

Усевшись на сиденье, Генрих откинулся на спинку и прикрыл глаза, мысленно возвращая себе особенно сладостные минуты. Тома, глядя на разомлевшего Генриха, не осмелился задать вопрос, который едва не срывался с его губ: что будет с Лоренцой? Но если любовник был во власти сновидений, то король не дремал. Внезапно Тома услышал: