Кинжал с красной лилией

Лоренца не могла расспросить об этом Кампо, потому что доктор уже навестил ее сегодня и уехал к себе в посольский особняк...

На беду Лоренцы, мадам де Верней застала ее на наблюдательном посту, пришла в ярость и отругала свою «подопечную». Неужели она еще не поняла, что ни за что на свете не должна подвергаться риску быть узнанной? Если кто-то заподозрит ее присутствие у нее в доме, в дурную историю окажутся замешанными все! И чем больше проходит времени, тем опаснее становится положение!

— Никто! Вы меня слышите? Никто не должен знать, что мы взяли вас под свою крышу! Даже слуги! Почему вы думаете, мы предоставили вам в услужение старуху Мадлен, оглохшую и почти немую? Именно поэтому. Она и знать не знает, кто вы такая.

— А кто я такая для остальных?

— Бедная девушка, которая из-за пережитых несчастий пыталась покончить с собой и которую по доброте душевной приютила у себя моя мать.

— И которую навещает личный врач посла из флорентийского посольства? Тоже по доброте душевной? Не слишком ли много душевной доброты?

Генриетта сощурила глаза, и синева между черных ресниц блеснула лезвием.

— Доктор приходил к нам и до вашего появления. Естественно, что он наблюдает появившуюся в доме больную. Но вы правы, что обратили на его визиты мое внимание. Когда он должен к вам прийти следующий раз?

— Думаю, завтра. А впрочем, не знаю.

— Больше он не придет. Я дам ему знать, что вы окончательно выздоровели и что мы отправили вас за город, на свежий воздух!

Лоренца с трудом удержалась, чтобы не напомнить о дожде со снегом, которые тяжело переносятся в Париже и вряд ли могут помочь поправить здоровье за городом, но все-таки удержалась, страшно коря себя за неуместное замечание о докторе Кампо. Укоряла она себя и за отсутствие благодарности к маркизе, которая — неважно, из каких соображений, — но все-таки приютила ее у себя и спасла в самый трагический и опасный момент ее жизни. Но что она могла поделать, если красавица маркиза в отличие от ее матери не внушала ей симпатии? Да и она сама не пользовалась расположением мадам де Верней. Однако Лоренца не могла изменить сложившуюся ситуацию.

Прошло два дня, и мадам де Верней, вернувшись в особняк д'Антраг после того, как добрую часть дня провела где-то в городе, поднялась прямо к Лоренце. Девушка, сидя у камина, грела у огня руки.

— Я не думала, что все пойдет так быстро, — проговорила маркиза, задыхаясь, потому что чуть ли не бегом одолела два лестничных пролета. — Оставаться вам здесь больше невозможно! Завтра, как только откроют ворота, вы отправитесь в Мальзерб. Разумеется, под чужим именем. Вы будете... будете... Об этом надо еще подумать! Но здесь вы представляете собой слишком большую опасность!

— Что произошло?

— Великий герцог Фердинандо умер, и толстая гадина требует немедленного отъезда Филиппо Джованетти. Он уже лишился звания посла, хотя другой на его место, разумеется, еще не назначен.

— С чего вдруг такая спешка? Он всегда добросовестно служил интересам королевы, и мой приезд служит тому доказательством.

— А ее требование доказывает другое: не так уж она им и довольна! Отставка Джованетти свидетельствует о том, что проводимая им политика осталась в прошлом. Юный принц, новый великий герцог, женат на принцессе из дома Габсбургов. Это означает, что Флоренция теперь сблизится с Германской империей и повернется спиной к Франции.

Лоренца ничего не могла ответить на рассуждения маркизы. От печального известия у нее больно сжалось сердце. Она была привязана к Фердинандо, который всегда обращался с ней с дружеской теплотой... И Кристина тоже...

— Что станет с прекрасными замыслами великой герцогини? Принц еще слишком молод, чтобы иметь твердые взгляды и убеждения!

— Полагаю, что за него будет думать его супруга. Во всяком случае, направлять его мысли в желательную для нее сторону.

Да, вероятнее всего, так оно и будет. Некрасивая, высокомерная, с сильным характером, Мари-Мадлен Австрийская, сестра наследника императора, сумела приобрести большое влияние на девятнадцатилетнего юношу. Он был очень религиозен и любил искусства, но не обладал ни житейской сметкой своего отца, ни духом свободы, который наперекор всем стихиям послужил бы ему опорой пробив императора-протестанта, лишь на словах обратившегося в истинную веру, и против его политики: император желал сближения с принцами прирейнских княжеств и освобождения Фландрии от испанского ига.