Аврора

Ластроп был похож на свой дом: он был так же тяжел и медлителен. Когда он встал из-за письменного стола при появлении посетительниц, тем показалось, что с места сдвинулся, отделившись от стены, грузный шкаф. На голове у него красовался густой мелко завитой парик коричневого цвета, и в этом не было никаких сомнений, потому что из-под парика торчали седые космы. Камзол был такой же бурый, с начищенными серебряными пуговицами и белой манишкой. Физиономия у банкира была чисто выбритая, широкая, красная, как отполированное яблоко, и довольно веселая, но взгляд глубоко посаженных глаз из-под кустистых бровей был, как у насторожившегося лиса.

Он рассыпался в комплиментах, несколько раз повторил, что благородные дамы делают честь своим появлением его скромному учреждению, и изъявил готовность быть им во всем полезным, еще не предложив им сесть. Из-за его угодливости Аврора вся подобралась: она не любила заискиваний. Тем не менее, не показывая своего отношения, она села в жесткое кресло из тисненой кожи и радушно улыбнулась.

— Мы не станем надолго вас задерживать, герр Ластроп, — начала она. — Мы с фрау фон Левенгаупт хотим попросить вернуть нам двадцать тысяч талеров, доверенные вам графом Филиппом Кристофом фон Кенигсмарком на условии их возвращения нам.

Густые брови банкира взлетели на лоб, в черных глазах читалось искреннее изумление.

— Двадцать тысяч талеров? От господина графа? Не понимаю...

Ничуть не смутившись, девушка взяла из рук сестры конверт, вынула из него письмо и аккуратно развернула, не отдавая банкиру.

— Согласно этому письму наш брат отправил вам четыреста тысяч талеров и различные драгоценности на такую же сумму...

Банкир, не дав ей договорить, вскочил.

— Четыреста тысяч талеров? И еще столько же? Но это же безумие! — простонал Ластроп, багровея на глазах. — С чего вы это взяли?

— Я только что вам объяснила. В своей последней почте наш брат передал нам собственноручную копию письма, сопровождавшего это отправление. Прочтите сами! — Она протянула ему бумагу.

Она сразу увидела, что текст банкиру знаком: читая, он вдруг побледнел, а руки его задрожали. Заметила она и взгляд, брошенный им в конец документа, где красовался герб графа. Но он быстро пришел в себя и вернул письмо посетительнице.

— Такого письма я не получал, — произнес он, старательно выговаривая каждое слово. — Не говоря уж о таких баснословных ценностях! Это же настоящее сокровище, и не заметить его совершенно невозможно. Будьте уверены, оно бы не прошло мимо моего внимания, — закончил он с потугой на остроумие.

Теперь в разговор вступила молчавшая до сих пор Амалия. Своим обычным ледяным тоном она вымолвила:

— Говорите, вы не получали письма?

— Нет, фрау графиня, тысячу раз нет!

— Отлично! Идемте, сестра. Нет, не провожайте нас, — бросила она банкиру, видя, что он встает. — Мы знаем дорогу.

Она важно выплыла из кабинета, сопровождаемая Авророй, но, едва оказавшись за дверью, тут же снова в нее заглянула. Как она и предполагала, Ластроп открыл шкаф и лихорадочно в нем рылся. При виде Амалии он стал пунцовым.

— Вы что-то забыли?..

— Мы забыли кое-что вам сказать: мы считаем вас лжецом. Это письмо — не копия: оно отсюда, из вашего шкафа, его у вас похитили и передали нам. А раз так, то позвольте нам считать вас еще и вором — со всеми вытекающими отсюда последствиями. Желаю вам доброго здоровья, герр Ластроп!

Все так же величественно сестры уселись в свою карету и вернулись домой. Не прошло и четверти часа, как банкир явился к ним собственной персоной.

— Вот видишь! — обрадовалась Амалия. — Я же говорила, что он не выдержит. Поглядим, какую каверзу он приготовил.

И они спустились в гостиную, куда распорядились пригласить гостя. Дожидаясь их, он нервно бегал взад-вперед. Когда дамы вошли, он, обойдясь без приветствия, сразу перешел к делу:

— Нам необходимо объясниться! Я готов признаться, что солгал, но вором я никогда не был!

— То есть как? — произнесла, не глядя на него, Аврора, занятая важным делом — извлечением веера из-под своего узорного пояса.

— Очень просто: я получил письмо — и только. Клянусь честью, тех богатств, о которых в нем написано, я так и не увидел. Кстати, как вы, несомненно, заметили, на письме стоит дата — двадцать девятое июня, и...

— И что же?