Аврора

— Никто не должен нас беспокоить!

Как Аврора и ожидала, это была комната Софии Доротеи, которую она увидела сидящей у камина на готическом стуле с прямой спинкой из черного дерева. Невидящий взгляд принцессы был устремлен на огонь, красные отблески которого хоть как-то оживляли ее лицо. На ней было черное бархатное платье без украшений, без единого кружева, которое хоть как-то могло бы смягчить его суровость. Руки безвольно лежали на коленях, молодая женщина выглядела воплощением хрупкости и безнадежности. Все это Аврора успела рассмотреть за долю секунды, потому что стоило ей ворваться в комнату, как ее обитательница вскочила и крикнула:

— Прошу меня извинить, мадам, но я не желаю вас видеть!

— Раз так, закройте глаза. Я хочу с вами поговорить. Это кажется мне вполне естественным, и до сих пор для этого не требовалось особого дозволения...

Одной рукой она обнажила лицо, другой сделала недвусмысленный жест — прижала палец к губам.

— Вы!.. — ахнула София Доротея. Уже в следующее мгновение она усвоила правила игры и, к несказанному облегчению посетительницы, произнесла с усталым вздохом: — В этом я не могу вам помешать.

Подражая присущей герцогине врожденной величественности, Аврора подошла к огню, протянула к нему руки, с которых успела стянуть перчатки, и молвила, блаженно жмурясь и растирая себе пальцы:

— Адский холод нынче! — Голос был тихий, словно от усталости после тяжелой дороги. Теперь диалог, начатый таким образом, было невозможно подслушать снаружи.

Затем Аврора подвинула второй стул ближе к стулу «дочери», но так, чтобы он был повернут спинкой к двери.

— Начнем, пожалуй! — с облегчением сказала она, вытягивая к огню ноги.

— Вам могут чего-нибудь принести, — обратилась к ней София Доротея громко, с прежней враждебностью в голосе. — Горячий шоколад, чай?

— Ничего не нужно, благодарю. Для этого понадобилось бы впустить служанку, а я не намерена у вас задерживаться. Хочу только задать несколько вопросов...

— Постараюсь на них ответить, но сначала задам свой: где моя мать?

— Внизу, в карете, притворяется баронессой Беркхоф. Мы успели обменяться накидками, прежде чем ее узнали. Слава богу, мы с ней одного роста, а я начинаю находить в себе талант к лицедейству...

Пленница — назвать ее иначе не повернулся бы язык — попыталась улыбнуться.

— Можете в этом не сомневаться. Что вы хотите узнать?

— Что именно произошло в ночь с первого на второе июля. Полагаю, местом действия служил Херренхаузен?

— Вы правы. Мы с вашим братом готовились к бегству.

— Куда?

— Сначала в Вольфенбюттель. Возможно, вы помните, что до ганноверского сватовства меня намеревались выдать за герцога Антона Ульриха, но одного визита курфюрстины Софии оказалось достаточно, чтобы все расстроить и переубедить моего отца... Вольфенбюттели — наша родня, наши ближайшие соседи, к тому же они так милы! Но в мгновение ока они превратились во врагов, тем более что они — католики и союзники французского короля. Когда пребывание в Ганновере стало для меня невыносимым, я написала им письмо с просьбой предоставить мне убежище хотя бы ненадолго, пока я не переберусь во Францию. Они даже не подумали возразить! И вот мы начали готовиться к побегу, назначенному на вечер 2 июля. В этот день должен был отсутствовать курфюрст Эрнст Август. Но он занемог и никуда не поехал, что спутало наши планы. Тогда я попросила мою безотказную Кнезебек написать записку Филиппу, чтобы он завернул как будто невзначай ко мне во дворец между одиннадцатью часами и полуночью. Чтобы перед ним открылась дверь, достаточно было нескольких нот из «Испанских безумств» Корелли — это бы наш условный сигнал. И он явился на зов...

— Зачем вы его вызвали? Разве недостаточно было бы написать, что свидание отменяется?

София Доротея отвела полный печали взгляд.

— Я должна была все объяснить ему сама. Вы не представляете, как разгулялась его ревность, как он спешил с отъездом! Для него было невыносимо и дальше представлять меня в объятиях супруга. Он вернулся из Дрездена только для того, чтобы увезти меня, а я, признаться, мечтала покончить со всей этой ложью, притворством, лицемерием, к которым нас принуждали. Мы хотели одного: возможности любить друг друга открыто и как можно дальше от всего этого ганноверского зловония!