Бассейн с крокодилами

Трех месяцев с Люкой ему хватило, чтобы понять свою ошибку. Вадя едва не заработал диатез от бесконечных яичниц. Да еще интеллигентная, нежная и талантливая Иветта считала святой мужской обязанностью ходить на рынок, убирать, стирать…

Словом, Вадим убежал к покинутой супруге. Люка бросилась к Александре Ивановне. Несостоявшаяся свекровь попробовала повлиять на сына, но Вадим совершенно неожиданно проявил несвойственную ему доселе твердость характера.

– Извини, мама, – твердил мужик, – ошибка вышла. Мы с Зинулей столько лет вместе, будем уж доживать, а Иветта молоденькая, найдет себе другого…

Старики Грековы не оставляли надежды и жали на сына, но тут неожиданно выяснилось, что противная педикюрша беременна. Тогда Александра Ивановна торжественно объявила Люку своей дочерью и запретила сыну приходить в родительский дом.

Через четыре месяца произошло несчастье. Плохо знакомая с законами физики, Зина решила уложить волосы феном, сидя в ванне. Следствие так и не установило: то ли несчастная уронила фен в воду и ее убило током, то ли она сначала получила смертельный удар, а включенный электроприбор упал в воду из разомкнувшихся пальцев.

Зину и не рожденного ею ребенка похоронили. А еще через месяц нагрянула следующая беда. Ночью арестовали Вадю. Ему предъявили обвинение в убийстве жены. Нашлось много доброжелателей, решивших утопить парня. Рассказали все: о его связи с Люкой, о постоянных скандалах с женой, плохих взаимоотношениях с родителями. Последний гвоздь в крышку гроба заколотила лучшая подруга Зинаиды.

– Он ее терпеть не мог, – шептала баба в кабинете у следователя, – требовал, чтобы аборт сделала, не хотел ребеночка, а однажды даже сказал: «Хоть бы вы подохли, я бы тогда освободился от обузы…»

Грекова-младшего поместили в Бутырку. Театральная Москва, охочая до лакомых сплетен, загудела. Стоило Ивану Александровичу появиться в театре или в институте, как присутствовавшие замолкали, а затем переводили разговор на нейтральные темы. Все тут же активно начинали интересоваться погодой, но старик великолепно понимал: перед его приходом обсуждалась его семейная ситуация. Александра Ивановна предпочитала не выходить из дома.

Вадим упорно отрицал вину. Да, ругался с женой, да, собирался даже разводиться, да, не хотел ребенка, но не убивал.

– Меня даже не было дома в тот момент, – клялся он, – пришел и обнаружил Зину в ванной.

Разбирательство шло медленно. Да и следователь попался настырный, въедливый и страшно ответственный – Кабанов Григорий Ефимович. Уже прошли все положенные сроки, а он все тянул и тянул с отправкой дела в суд. А потом и подозреваемого не стало, потому что слабохарактерный и изнеженный Вадим, не выдержав жутких тюремных условий и издевательств сокамерников, повесился на разодранной простыне.

Поскольку главный подозреваемый скончался, дело закрыли, суд не состоялся, тело Вадима отдали родителям.

На кладбище пришли только два человека – Иван Александрович и Люка. Мать слегла, а остальным просто не сообщили о дне похорон. Девушка упала на закрытый гроб.

Александра Ивановна умерла от сердечного приступа как раз на девятый день – просто не проснулась утром.

На этот раз площадь у крематория оказалась забита народом. Пришли даже те, кто терпеть не мог старика Грекова. Гроб усопшей завалили цветами, потом незнакомые Ивану Александровичу актрисы устроили поминки…

Старик совсем потерялся, без конца отмечая поминальные даты – девять дней со дня смерти жены, сорок – сына, сороковины Александры Ивановны. В доме постоянно толклись жрущие и пьющие люди… Но в конце концов поминальный марафон закончился. Дом опустел. Греков и Люка остались вдвоем. Первое время они даже не разговаривали друг с другом… Потом старик нанял домработницу Валю, и жизнь пошла по-старому.

Месяца через два после всех ужасных событий Люка показала Грекову… завещание. Вадим оставил любовнице свой денежный пай в кооперативной квартире – ни много ни мало десять тысяч рублей. По законам тех лет он не имел права завещать ей жилплощадь, а вот деньги мог.

– Прямо не знаю, – всхлипывала Люка, – зачем он это сделал? Деньги все равно не возьму – они ваши.

– Он очень любил тебя, детка, – пробормотал старик, разглядывая составленную по всем правилам бумагу. – Поговорю в кооперативе, чтобы тебя приняли в члены, будет квартира в Москве, хотя, когда помру, и эту девать некуда.