Искатель. 1966. Выпуск №2

Они указали путь к таинственной планете, вечно закрытой густыми облаками.

Есть ли на ней жизнь? И если есть, то какие формы она принимает? Существуют ли на планете загадочные венериане, подобные или не схожие с теми, которых читатель только что встретил в повести О. Ларионовой, а до этого встречал во многих произведениях фантастов?

Об этом нам пока никто не скажет. Но путь на Венеру проложен. И мы уверены, что по этому пути отправятся новые советские космические корабли, которые установят связь с этой планетой для получения необходимой информации.

Борис ГРОМОВ

НАСТОЯЩИЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Первый рассказ

Рисунок Г. КОВАНОВА

И чего я уехал так далеко от дома? И зачем я только покинул благословенные и родные южные края? Там, дома, на юге, мои друзья пьют душистое и веселое молодое вино мажари или отправляются торжественно, как в заграничное плавание, из аллеи в аллею гулять, а навстречу им — пульсирующие, зеленые и голубые волны заката, смутный гул толпы и долгие взгляды девушек.

Там, на юге, сейчас середина медленной томительной осени, улицы стали прозрачней и чище, и базары ликуют, и тысячи тончайших стойких запахов не отпускают с базара…

Машина идет по лежневке, как по стиральной доске, ее сотрясает непрерывная дрожь, тело мое бессильно, как желе: я вторые сутки провожу в машине — мотаюсь с пикета на пикет по трассе, прорывающей оборону тайги.

А тайга буйствует и сопротивляется нам, не перестает устраивать неожиданные неприятности и жестокие сюрпризы, с молчаливым упорством старается сорвать все сроки работ, а сроки и без того торопят нас, задают стремительный темп и диктуют: скорость, скорость, скорость…

От Тэбука до Ухты протянулась моя дорога — мимо высоких сосен, через пылающий коридор короткой приполярной осени. И нет конца дороге, потому что я монтажник, мастер, строящий трассу.

Валька-шофер просит меня не спать, и я пою хриплым вибрирующим голосом песню без начала и конца.

Машина идет по колдобинам, стальные рессоры ее давно побиты нашей веселой дорогой, и я ношусь в просторной зиловской кабине, как гроб в гоголевской сказке, задевая по пути все углы, все выступы и скобы. Но я привык за полгода работы на трассе к такой езде.

В кузове громыхают баллоны с кислородом, которые трижды должны были взорваться от ударов и сотрясений, если верить инструкции по транспортировке, но почему-то до сих пор целы, а с ними целы и мы.

— Эх, — говорит сокрушенно Валька, — рази это жизнь, мамочки мои? Мают, просят: давай, Валя, давай! Не подведи, Валя! Не подкачай! А месяц к концу — ни пены, ни пузырей… А машина! Рази это машина? Хочешь ремонту — не дают ремонту! Все торопятся, куда-то все спешат. А я не могу. Почему-то у меня не врождено в жизни торопиться…

Машину влетает с размаху в яму, ревет яростно и выпрыгивает далеко вперед. На голове у меня вспыхивает малиновая шишка ватт под сорок.

— Пой, — просит Валька. — Пой, а то задремлю.

Нельзя, чтобы он задремал. Я пою.

Машина вырывается из цепких болотистых пространств.

Начинается ровная песчаная дорога: как на качелях — по холмам.

Машина идет в гору, и на стекло перед моими глазами ложится звездная карта мира. Я привычно, почти машинально, нахожу на ней тяжелый ковшик с погнувшейся ручкой и поднимаю глаза вверх — о, как высоко над моей головой Полярная звезда!

Машина идет все быстрее. Близится конец пути, конец сегодняшней дороги.

— Вона, — говорит Валька, — балок видать.

Из темноты вечера выплывает наш собачий домик на полозьях — балок. Он стоит косо на разъезженной обочине, из трубы заметно высекаются искры.

— Дома уже ребята. Уже пошабашили…

Я выпрыгиваю из кабины, пытаюсь размять задеревеневшее тело. Все посторонние мысли облетают с меня, как листва. Я поднимаюсь по ступенькам и открываю дверь.

Гонта сидит у раскаленной печурки усталый и грязный, сцепив на коленях громадные клешни кистей, ссутулившись. Остальные лежат на нарах.

— Как дела? — спрашиваю я с порога.

— Как сажа бела, — отвечает за всех Григорий Спасский, губастый парень из-под Тамбова, человек дерганый, дважды сидевший, но ребятами часто одобряемый. — Как в лесу… кругом дубы, и все шумят, — говорит он и громко хохочет.

— Курить есть? — угрюмо спрашивает Гонта.

Я протягиваю ему пачку кислого «Памира» местного производства. Все тянутся к Гонте, и в балке наступает минута блаженства.