Тибо, или потерянный крест

— Младенцу нескольких месяцев от роду. Он, может, еще и не выживет? А что касается женщин, то они испорчены до мозга костей, и было бы величайшим позором, если бы корона досталась одной из них. Господь этого не допустит! Один лишь Орден тамплиеров может и должен царствовать!

Саладин внезапно повысил голос:

— Подойдите поближе, мессир Пливани, посланец графа Триполитанского! Похоже, Раймунд, исполненный мудрости человек и государственный деятель, разделяет мнение Великого магистра, только рассуждает при этом совсем по-другому.

К трону неуверенно приблизился богато одетый и хорошо сложенный человек лет сорока — процветающий пизанский торговец, отец которого много лет назад обосновался в Триполи; Раймунд весьма ценил его советы... Увидев его, Сент-Аман злобно и безудержно расхохотался:

— Ни для кого не секрет, что Раймунд хочет взойти на престол, он так надеялся, что его регентство закончится коронованием. Ради того, чтобы стать регентом, он велел убить Милона де Планси, который занимал это место до него. Точно так же, как всякому известно и то, как высоко он ценит этого купца, — настолько высоко, что отдал ему в жены благородную девицу, на которой сенешаль Ордена тамплиеров, брат Жерар де Ридфор, хотел жениться, когда прибыл в Святую землю искать счастья. Красавица была в него влюблена, но этот... торговец, — прошипел Сент-Аман, — сделал весьма заманчивое предложение: он готов был купить девушку на вес золота... и Люси де Ботрон стала сеньорой Пливани! Незачем и спрашивать, с какой целью ее супруг явился в Дамаск! Ради того, чтобы стать королем, Раймунд вступил бы в союз и с мессиром Сатаной!

Теперь, в свой черед, расхохотался Саладин:

— Клянусь бородой Пророка, — будь он благословен во веки веков! — все это очень забавно. Теперь уходите, мессир Пливани, с вами мы увидимся позже, а сейчас мне надо покончить с магистром Ордена тамплиеров. В последний раз спрашиваю тебя, Одон де Сент-Аман: назовешь ли ты сумму твоего выкупа?

— Я уже назвал: нож, которого у меня уже нет, и вот этот пояс.

— Если ты откажешься, умрешь под пытками.

Старик выпрямился во весь рост с презрительной улыбкой на губах:

— Умру я в любом случае. Так что поступай, как знаешь! Я — Божий человек, к Богу я и вернусь, а каким путем — значения не имеет!

Все совершилось быстро и ужасно. По знаку султана двое его людей схватили тамплиера, — а тот и не думал отбиваться. Они обнажили его покрытый шрамами торс и заставили опуститься на колени. Он уже погрузился в молитву. Тогда к нему сзади приблизился палач, вооруженный кривой турецкой саблей с широким лезвием. Первым ударом палач нанес ему глубокую рану на шее. Магистр, не издав не единого стона, упал лицом вперед, и по белому мрамору пола заструилась кровь. Вторым ударом палач отделил голову, которая подкатилась к ногам Тибо. Юноша позеленел. Не сводя глаз с султана, он широко осенил себя крестным знамением. Тибо ждал, что и его постигнет та же участь, но Саладин знаком приказал его увести.

И время возобновило свое течение, до того унылое и монотонное, что узнику уже совсем не удавалось его считать. Дни и ночи беспрестанно сменяли друг друга, совершенно одинаковые и размеренные лишь звуками тюрьмы и меняющейся яркостью света, с трудом проникавшего в узкую щель. Темница оставалась все такой же убогой, однако Тибо показалось, что кормить его стали чуть получше. О, совсем ненамного, но все же хлеб, который ему бросали, был менее заплесневелым, а похлебка — не такой жидкой. В ней иногда попадались кусочки мяса, настоящие кусочки, а не волокна; Тибо дошел до такого истощения, что почувствовал и такую разницу, поскольку слабость чуть-чуть уменьшилась. Время от времени — и всегда по ночам — дверь его камеры с грохотом распахивалась, появлялся тюремщик и вставал так, чтобы хорошо были видны оставшиеся снаружи вооруженные стражники. И тогда сердце узника на мгновение переставало биться, ему представлялось, что за ним пришли, чтобы увести если и не на пытки, — должно быть, Саладина перестали интересовать ответы на те вопросы, которые он собирался ему задать, — то, во всяком случае, на казнь. Смерти он не боялся и иногда даже желал ее; единственное, о чем он молился, — чтобы она была не слишком мучительной, и он смог бы встретить ее с достоинством, подобающим франкскому рыцарю. Но дверь неизменно закрывалась, и Тибо снова валился на свое каменное ложе, испытывая при этом нечто, напоминавшее сожаление. Любая участь была бы лучше, чем оставаться запертым на дне этой ямы!