Дама с коготками

Как только за ними захлопнулась дверь, я пошла в комнату Милы. Маленькая, метров десять, не больше. Из мебели старенький диванчик, книжная полка, небольшой платяной шкаф и письменный стол. Гардероб сиял пустотой. Родители-пьяницы скорей всего сразу продали оставшуюся одежду и шубу. На полке – обычный набор учебников и два дамских романа. Оставшийся без хозяйки плюшевый слон грустно глядел пуговичными глазами. Я взяла игрушку в руки. На животе элефанта обнаружилась молния, внутри небольшая записная книжка. Страницы пестрели именами, телефонами, цифрами.

Из коридора донесся шум. Вернулись сапожники. Сунув книжечку в карман, я попрощалась с ними, пообещав подумать о покупке квартиры. Уходя, услышала, как отец, чертыхаясь, распечатывал бутылку.

Домой я заявилась к обеду. Маруся прямо из лицея поехала в Ветеринарную академию, Аркадий испарился в неизвестном направлении, Оля только что вернулась.

Сегодня Радов предложил ей чашечку кофе и сладкие булочки. Дальнейшее все как вчера: комната с задернутыми занавесками, удобная подушечка под спиной и… глубокий сон в течение двух часов.

– Черт-те что, – изумлялась невестка, – точно решила не спать и моментально задрыхла. Даже не вижу, какая мебель в комнате. Захожу, а там почти полная темнота. Завтра нарочно приеду раньше, скажу, часы вперед убежали.

Я вздохнула: и как только профессор ухитряется вогнать бедную Ольгу в сон? Чудеса, да и только.

После обеда стала изучать маленькую черную книжечку, переполненную информацией. Мелькали сплошь мужские имена – Дима, Валера, Костя, Леня. Рядом с телефонами стояли непонятные цифры и скобки. Я тупо глядела на верхнюю строчку – Павлик – 155-75-46 (150-20-15-30). Первое, ясное дело, телефон, а второе что? Может, позвонить? И я набрала номер. Подошел мужчина:

– Вам кого?

– Павлика.

– Я.

– Вас беспокоит подруга Милы Котовой. Исполняется годовщина со дня ее гибели, хотим собрать друзей на поминки.

Парень помолчал, потом буркнул:

– Не знаю никакую Милу!

Я набрала один за другим еще три номера. Милу не знал никто. Но ведь записала же она зачем-то телефоны этих мужчин?

Утомившись, я спустилась в гостиную, где Зайка опять пыталась сложить непонятную мозаику.

– Что это у тебя?

Ольга зевнула:

– Ненормальная преподавательница по истории живописи взяла десять открыток с картинами великих мастеров, разрезала на мелкие кусочки, перемешала и велела сложить заново, наклеить на лист бумаги и сдать ей. Хочет, видите ли, проверить, насколько хорошо мы знаем живопись.

Куча мелких обрывков впечатляла. Части были разных цветов, изредка попадались более-менее распознаваемые объекты. Вот этот кусок явно от картины Эль Греко «Святое семейство». Но сложить все невероятно трудно.

– Завтра вечером сдавать, – безнадежно вздохнула Зайка.

– Неси сюда альбомы, – предложила я, – подумаем вместе.

Через пару часов мы имели два произведения Рубенса, одно Моне, портрет Гойи. Еще через полчаса разобрались с Шишкиным и Дега. Первого сразу узнали по медведю, второго – по балетным туфлям. Труднее пришлось с Пикассо, никак не могли правильно совместить квадратики. В результате к вечеру на столе остались только непонятные темно-коричнево-бордовые куски. Мы головы сломали, листая энциклопедии и альбомы.

– Больше не могу, – простонала Ольга, – пусть ставит незачет.

К нам подключился вошедший Аркашка и в конце концов обнаружил искомое.

– Смотрите, – воскликнул он, – это явно Рембрандт.

Мы стали листать раздел, посвященный великому голландцу. Замелькали бесконечные иллюстрации. Одна картина показалась странно знакомой. На мрачном темно-коричневом фоне уродливое мужское лицо, на голове – ночной колпак. Старик противно усмехается, глядя на зрителей прищуренными глазами садиста. На крючковатом носу бородавка, глубоко запавшие щеки бороздят морщины. Редкий красавец!

Я стала читать пояснение. «Рембрандт Харменс ван Рейн (1606–1669 гг.) – живописец, рисовальщик, офортист. Новаторское искусство Рембрандта отличается демократизмом, жизненностью образов. «Мужчина в колпаке» хранится в Лувре. У картины существовала пара – «Старуха со свечой». Полотно считается утерянным; несмотря на это, аукцион Сотби заочно оценил «Старуху» в два миллиона долларов».

Я подскочила на стуле. Любимая картина Владимира Сигизмундовича! Шедевр гениального предка! Бог мой, вот оно, сокровище. Сметая сложенное задание, под протестующие вопли Ольги я схватила телефон и сообщила Степану, что еду к нему, пусть не ложится спать.