Домик тетушки лжи

– Заболела.

– Ладно, – смилостивился дедок, – входи, детка, прямо по коридорчику, на кухню.

Я добралась до темноватого помещения и села на жесткий венский стул с гнутой спинкой. Надо же, у кого-то они еще сохранились. Помнится, подобные стояли в коммуналке на улице Кирова, нынешней Мясницкой, где прошло мое детство.

Собачка вновь ткнулась мне в ноги и зарыдала. Я нагнулась, погладила плачущее животное и обнаружила, что под скомканной шерстью нет тела, одни тоненькие, хрупкие косточки, животное было измождено до предела. Впрочем, и хозяин, и кошка выглядели просто скелетами, один обтянут кожей, другой мехом…

– Ты, деточка, зря пришла, – со вздохом промолвил дедок.

– Почему?

– Так пенсия еще три дня тому назад кончилась, а следующую дадут не скоро, за продуктами идти не надо. Ступай дальше.

Я обвела взглядом компанию.

– Что же вы едите?

– Позавчера каша у нас была, геркулес на воде.

– А вчера и сегодня?

Бонифаций Юлианович пошамкал ртом:

– Собрался я, милая, в «Азазель» пойти, да закрылась наша точка.

– Куда?

– В «Азазель», трактир тут недалеко был, хозяин мне для Крошки и Васьки пакет давал с объедками, добрый человек. Я тебе по секрету признаюсь, и сам ел. А почему нет? Продукты свежие… Но вот прогорел. Мне бы и не надо еды, да вот Крошку с Васькой жалко.

Я просто потеряла дар речи.

– Васька еще ничего, – продолжал Бонифаций, кутаясь в нечто, бывшее когда-то одеялом, – а Крошка плачет и плачет, спасу нет.

– Дедушка, – проорала я, – сейчас я, мигом, только подожди!!!

Вылетев на улицу, я вбежала в ближайший супермаркет и понеслась по отделам.

Примерно через полчаса была готова геркулесовая каша.

– Экая ты транжира, – качал головой Бонифаций, – на молоке сварила, с сахаром… А это чего?

– Колбаса «Докторская».

– Ишь ты, – покачал головой дед и принялся аккуратно хлебать овсянку.

Я осторожно опустила на пол две миски. Крошка и Васька ринулись к еде. Я никогда не думала, что кошка начнет с таким энтузиазмом есть геркулес. Фифина и Клеопатра ни за что бы не притронулись к этому блюду. Впрочем, наши киски отворачивают носы и от мяса, если оно, на их взгляд, недостаточно свежее. Несчастный же Васька на едином дыхании проглотил угощение, потом вылизал миску и сел около пустой посуды, уставившись на меня круглыми желтыми глазами. Впрочем, Бонифаций Юлианович и Крошка не отстали от кота. Дедушка опустошил тарелку мгновенно и потянулся к кастрюльке.

– Сейчас не надо, – пробормотала я, – может стать плохо, вы долго голодали.

– Твоя правда, детка, – вздохнул старик, – жадный стал, вот рука и потянулась.

– Вы живете тут совсем один?

– Как перст.

– Никого нет? Ни детей, ни внуков?

Бонифаций покачал головой:

– Сын умер, была еще внучка, да только она уехала давно, обещала писать, но, видно, не судьба…

– Вам никто не помогает?

– Ну приходит от вас женщина из собеса, два раза в месяц, да мне чаще и не надо… Пенсии аккурат на два похода в магазин и хватает.

Потом он, очевидно, увидал мое вытянувшееся лицо и быстро сказал:

– Я не жмусь, мы хорошо живем, в этом месяце только поистратились, потому что пришлось телевизор чинить.

И он ткнул пальцем в маленький черно-белый агрегат.

– Не могу без новостей, ты погоди, сейчас тебе кой-чего покажу…

С этими словами дедушка пошел к двери.

– А как звали ваших родственников? – поинтересовалась я.

– Сына Егором, внучку Катей, – ответил Бонифаций и добавил: – Жена еще была, Елизавета Андреевна, царство ей небесное, светлая память… А больше и никого.

Он ушел. Я осталась сидеть на холодной кухне, разглядывая руины мебели и остатки посуды. Грязные занавески свисали с ободранного карниза, здесь не было даже тараканов, от которых так страдают старые дома, расположенные в центре. Скорей всего хитрые насекомые не заглядывали в квартиру, зная, что там нечем поживиться.

Внезапно Крошка подошла ко мне и села у ног, преданно глядя в глаза.

– Что же мне с вами делать? – пробормотала я, лихорадочно соображая, как поступить.

Тут раздался кашель, и в кухню вступил Бонифаций Юлианович с гордо поднятой головой. Я посмотрела на старика и почувствовала, как в горле заворочался тяжелый горячий ком. На дедушке была старенькая, застиранная гимнастерка, на которой блестели бесчисленные ордена и медали.

– Вот, – с гордостью сказал Бонифаций, – в тяжелое время я не подкачал, сражался с врагом, потом всю жизнь до пенсии на одном месте проработал, на почте, отделением заведовал, не пил, не курил, взяток не брал, а трудился на благо нашей социалистической Родины. Я прожил свою жизнь честно, мне есть чем гордиться! Видишь, я полный кавалер ордена Славы, а его трусам и негодяям не давали!