Мастер снов

— Вы пристрастны, — сказала она.

— Конечно. Вы должны всегда стараться видеть широко, если хотите сделать что-то мелкое. Помните, я показывал вам пантеру, гремучую змею, аллигатора? Помните, что я ответил, когда вы спросили: "Зачем это?"

— Вы сказали, что следует знать не только идиллию.

— Правильно, и, поскольку вы снова жаждете перехватить инициативу, я решил, что чуть больше боли и чуть меньше удовольствия могут укрепить мое положение. Вы уже наделали достаточно ошибок.

— Да, я знаю. Но это изображение механизмов, мостящих дорогу в ад…

Они обошли кучу банок, бутылок и матрацных пружин. Он остановился перед металлическим ящиком и открыл крышку.

— Посмотрите, что спрятано в брюхе этого бака на многие века!

Фантастическое сияние наполнило темную полость мягким зеленым светом.

— Чаша Святого Грааля, — объявил он. — Это энантиадромия, бег вспять, моя дорогая. Круг, замыкающийся на себя. Когда он приходит к своему началу, образуется спираль. Откуда мне знать, Грааль мог быть спрятан в машине. Со временем все меняется. Друзья становятся врагами, зло становится благодеянием. Но у меня еще есть время, и я расскажу вам маленькую легенду, как и вы угощали меня легендой о греке Дедале. Ее рассказал мне пациент по имени Ротман, изучающий каббалу. Чаша Грааля, которую вы видите, есть символ света, чистоты и святости и небесного величия; каково ее происхождение?

— Никто не знает.

— Да, но есть традиция, легенда, которую Ротман знал: Чашу Грааля передал наследникам Мельхиседек, израильский первосвященник, предназначив ее для Мессии. Но где Мельхиседек взял ее? Он вырезал ее из громадного изумруда, найденного им в пустыне. Этот изумруд выпал из короны Измаэля, Ангела Тьмы, когда тот был сброшен с небес. Кто знает, какова вообще суть Чаши Грааля? Энантиадромия. Прощай, Грааль. — Он закрыл крышку, и все оделось мраком.

После этого, идя по Винчестерскому кафедральному собору с плоским потолком и обезглавленной (Кромвелем, как сказал гид) статуей справа, он вспоминал следующий сеанс. Он вспоминал, как почти невольно оказался Адамом, дающим наименования всем проходящим перед ними животным. Затем он чувствовал себя буколистически приятно, когда, вызубрив старый учебник ботаники, творил и давал наименования полевым цветам.

В это время они были вне городов, вдали от машин. Ее эмоции все еще были мощными при виде простых, осторожно вводимых объектов; чтобы рискнуть ввести ее в сложное и хаотическое естественное положение дел, он должен медленно строить ее город.

Что-то быстро пронеслось над собором, вызвав звонкий гул. Рендер на секунду взял Джил за руку и улыбнулся, когда она посмотрела на него. Джил, заботящаяся о красоте, обычно прилагала много труда для ее достижения, но сегодня ее волосы были просто зачесаны назад и связаны пучком, глаза и губы не накрашены; маленькие белые уши были открыты и казались какими-то заостренными.

— Обратите внимание на зубчатые капители… — прошептал он.

— Фу! — сказала Джил.

— Ш-ш-ш! — сказала им стоявшая рядом маленькая загорелая женщина.

Позднее, когда они шагали обратно к своему отелю, Рендер спросил:

— Ну, как Винчестер?

— Все хорошо.

— Рада?

— Рада.

— Значит, можем вечером уехать.

— Идет.

— В Швейцарию…

— А может, мы все же потратим день-другой на осмотр старых замков? В конце концов, они же сразу через Пролив, а пока я буду осматривать, ты можешь попробовать все местные вина…

— Ладно.

Она посмотрела на него с некоторым удивлением.

— Что? Никаких возражений? — Она улыбнулась. — Где твой боевой дух? Ты позволяешь мне вертеть тобой?

— Когда мы галопом неслись по утробе этого старинного храма, я услышал слабый стон, а затем крик: "Во имя Господа, Монтрезор!" Думаю, это был мой боевой дух, потому что голос-то был мой. Я отрекаюсь от этого der geist, der stets verneint. Pax vobiscum! Давай поедем во Францию. Alors!

— Дорогой Ренди, это всего на пару дней…

— Аминь, — сказал он, — хотя я уже навострил лыжи.

Они уехали. На третий день утром, когда она заговорила о замках в Испании, он вслух принялся размышлять, что тогда как психологи, напившись, только злятся, психиатры, напившись, злятся и ломают вещи. Приняв это как завуалированную угрозу веджвудскому фарфору, который она коллекционировала, Джил согласилась с его желанием кататься на лыжах.

"Простор!" — чуть было не выкрикнул Рендер.

Кровь стучала в висках. Он резко наклонился и свернул влево. Ветер бил в лицо, жег и царапал щеки душем ледяных кристаллов.

Он был в движении. Мир кончился в Вайсфлойхе, и Дорфтали лежал далеко внизу от этого портала.

Его ноги были двумя мерцающими реками, несущимися по твердым, изгибающимся плоскостям; они не мерзли на ходе. Вниз. Он плыл. Прочь от всего мира. Прочь от удушающей нехватки страстей, от избалованности благополучием, от убийственной поступи натужных развлечений, борьбы со скукой, как с Гидрой.

Летя вниз, он чувствовал сильное желание оглянуться через плечо, не создал ли мир, оставшийся позади, грозное воплощение его самого, тень, которая гонится за ним, Рендером, чтобы поймать и утащить обратно в теплом и хорошо освещенном гробу в небо, где он будет лежать, отдыхать и беседовать, тень с алюминиевым приводом, управляющим его волей, и с гирляндой переменных токов, успокаивающих его дух.

— Я тебя ненавижу, — выдохнул он сквозь стиснутые зубы, и ветер унес его слова; затем он засмеялся, потому что всегда анализировал свои эмоции, как самые важные проявления рефлексов, и добавил: — Беги, Орест, безумец, преследуемый фуриями…

Через некоторое время склон стал более пологим. Рендер достиг низа трассы и остановился.

Он закурил и пошел обратно на вершину, чтобы снова спуститься вовсе не по терапевтическим причинам.

Вечером он сидел перед камином в большом помещении, чувствуя, как тепло пропитывает его усталые мышцы. Джил массировала ему плечи, пока он разгадывал пламя по Роршаху. Он потянулся за блестящим стаканчиком, был остановлен звуком голоса, донесшегося откуда-то через холл Девяти Сердец.

— Чарльз Рендер? — произнес голос (только это прозвучало как "Шарз Рандер").

Его голова тут же дернулась в том направлении, но в его глазах плясало остаточное видение пламени, и он не мог распознать источник зова.

— Морис? — спросил он. — Бартельметц?

— Угу, — пришел ответ, и затем Рендер увидел знакомое лицо, посаженное прямо на плечи, и красный с синим мохнатый свитер, безжалостно натянутый на винный бочонок. Человек пробивал себе путь в их направлении, ловко обходя разбросанные лыжные палки, сваленные в кучу лыжи и людей, которые, подобно Джил и Рендеру, пренебрегали стульями.

— Вы еще больше потолстели, — заметил Рендер. — Это нездорово.

— Вздор, это же мышцы! Ну, как вы, что у вас нового? — он посмотрел на Джил, и она улыбнулась ему.

— Это мисс ДеВилл, — сказал Рендер.

— Джил, — уточнила она.

Он слегка поклонился и, наконец, выпустил большую руку Рендера.

— …А это профессор Морис Бартельметц из Вены — стойкий последователь всех форм диалектического пессимизма и весьма замечательный пионер нейросоучастия, хотя, глядя на него, об этом не подумаешь. Я имел счастье быть его учеником.

Бартельметц кивнул, соглашаясь с ним, принял фляжку, которую Рендер достал из пластиковой сумки, и наполнил до краев складной стаканчик.

— Ага, вы по-прежнему хороший врач, — сказал он. — Сразу же установили диагноз и дали правильное предписание. Наздоровья!

— Дай Бог, не последняя, — сказал Рендер, наливая себе и Джил.

Они сели на пол. Пламя ревело в громадной кирпичной трубе камина, кряжи обгорали — сначала ветви, затем сучья и, наконец, годовые кольца. Рендер поворошил огонь.

— Я читал вашу последнюю книгу, — небрежно сказал Бартельметц, — года четыре назад.