Властелин колец

– А здесь кто живет? – спросил он. – И кто эти башни выстроил? Это что, Троллистое плато?

– Оно самое, – сказал Бродяжник. – Только строили не они: тролли строить не умеют. Теперь здесь никто не живет: жили люди, нынче их нет. Легенды гласят, будто их поработил ангмарский царь-чародей и они предались злу, а во время Великой войны сгинули вместе со своим повелителем. Их уже и горы давно забыли, а тень злодейства, видите, не рассеялась.

– А ты-то это откуда знаешь, раз людей давным-давно уже здесь нет? – спросил Перегрин. – Если даже горы забыли, то ведь звери и птицы такого не расскажут?

– Наследники Элендила хранят память о былом, – отвечал Бродяжник. – Да и в Раздоле многое помнят, куда больше, чем я вам могу рассказать.

– А ты в Раздоле часто бывал? – полюбопытствовал Фродо.

– Бывал, – отозвался Бродяжник. – Когда-то я там и жил, и возвращаюсь туда всякий раз, как выпадет случай; но, видно, не судьба мне там оставаться, не живется мне, вечному страннику, в дивных чертогах Элронда.

Горы обступали их все теснее. Далеко позади остался торный путь к реке Бруинен. Путники зашли в длинную долину, сущее ущелье, темное и тихое. Над каменными взлобьями нависали деревья, обнажая узловатые, старчески цепкие корни; выше по склонам густел сосняк.

Хоббиты вконец выбились из сил. Шаг за шагом пробирались они по нехоженой низине, загроможденной рухнувшими деревьями и обломками скал. Низом они шли не только из-за Фродо, которому невмоготу было вскарабкаться на кручу: зачем карабкаться-то? Все равно там не пройдешь. А на второй день засмурело. Ровный западный ветер нагнал с моря беспросветную хмарь, и на темные вершины гор заморосил обмочной дождь. К вечеру на них нитки сухой не осталось, и ночлег их был безрадостный, даже огня не развели. Наутро горы показались еще выше и круче, а долина уводила на север, куда вовсе не надо. Бродяжник, видно, тоже встревожился: уж десять дней, как с Заверти, и припаса всего ничего. А дождик сеял и сеял.

Заночевали на уступе, в каменной пещерке, скорее выемке скалы. Фродо мучился. От холода и сырости рана разнылась хуже некуда, и мертвенная, леденящая боль спать не давала. Он метался, ворочался и с ужасом прислушивался к ночным шумам и шорохам: ветер свистел в расселинах, струилась-капала вода, кряхтели горы, скатывались камни. Он вдруг почувствовал, что черные призраки – вот они, здесь, сейчас конец всему на свете; сел и увидел спину Бродяжника, который стерег их в бессонном бдении и курил трубку. Он откинулся на спину и забылся смутным сном, гуляя по свежей, пахучей траве своего садика – там, в Хоббитании, – и все это было бледно и странно, а по-настоящему четко чернели одни высокие призраки у входа в пещеру.

Когда он проснулся утром, дождик уже перестал. Тяжко нависшие облака расползались, и сквозило бледно-голубое небо. Ветер снова менялся. Вышли вовсе не спозаранок. После холодного, невкусного завтрака Бродяжник отлучился и велел им покамест носа из пещеры не казать. Взберется, сказал он, куда-нибудь повыше – и оглядится.

Принес он недобрые вести.

– Далековато занесло нас на север, – заметил он. – Непременно надо южнее податься, а то, чего доброго, забредем в Эттенблат, в северную глухомань. Там тролли хозяйничают, и места мне незнакомые. Можно бы, конечно, попробовать выйти на Раздол с севера, если прямиком; но опять же и путь долгий, и дороги я толком не знаю, да и припасов не хватит. Придется, хочешь не хочешь, выбираться к Бруиненской переправе.

Остаток дня они карабкались по осыпям. Нашли ущелье, которое вывело их в долину, пролегавшую на юго-восток, в самом подходящем направлении; но под вечер путь им преградил скалистый хребет, выщербленный, на фоне небесной темени, точно обломанная пила. Либо назад, неизвестно куда, либо уж, куда ни шло, вперед.

Попытались одолеть его с ходу, но не тут-то было. Фродо спешился и старался не отстать от друзей, а ноги дрожали и подкашивались. Пони великими трудами затягивали на кручи; а сами они то и дело теряли тропу, да и была ли она, эта тропа, неизвестно, а поклажа тяжелая. Почти что стемнело, и сил у них не было никаких, когда они наконец взобрались на вершину. Между зубцами оказалась узкая седловина, и впереди был крутой спуск. Фродо упал замертво – и лежал, вздрагивая и закусывая губу. Левая рука безжизненно свисала; мертвая хватка ледяной боли впивалась в плечо и в грудь. Деревья и камни казались смутными тенями.

– Дальше идти нельзя, – сказал Мерри Бродяжнику. – Фродо, сам видишь, на ногах не стоит. Очень я боюсь за него. Ну и что нам делать? Ты думаешь, как – в Раздолето его сумеют вылечить, если мы туда доберемся?

– Там посмотрим, – сказал Бродяжник. – Я больше ничего сделать пока что не могу; из-за его раны я вас так и подгоняю. Но сегодня – это ты прав – дальше нельзя.

– А что такое с хозяином? – тихо спросил Сэм, умоляюще глядя на Бродяжника. – Ранка-то была махонькая и уже затянулась: только белый шрамик на плече.

– Фродо пронзило оружие Врага, – отозвался Бродяжник. – Ядовитое, гибельное, колдовское оружие. Мне это черное чародейство неподвластно. Что еще я могу тебе сказать? Держись, Сэм!

Холодная выдалась ночевка на высоком уступе, хотя и развели костерок под скрюченными корнями громадной сосны: здесь, наверно, когда-то глину брали. Хоббиты съежились и прижимались друг к другу. Свиристел ледяной ветер, и слышны были стоны и вздохи нижних деревьев. Фродо одолел полусон: ему мерещилось, будто над ним плещут черные крылья, а на крыльях – мертвецы, отыскивающие, где это он укрылся.

Забрезжило ясное, прозрачное утро; воздух посвежел, и промытые дождем бледные небеса источали неяркий свет. Путники приободрились: вот бы еще солнышко пригрело, а то руки-ноги совсем окоченели. Как только рассвело, Бродяжник, прихватив с собой Мерри, отправился обозревать окрестности на восточный пик. Когда они вернулись с просветлевшими лицами, солнце уже сияло вовсю. Шли они почти что правильно, и теперь нужно было спуститься крутым откосом и оставить горы по левую руку. Бродяжник опять углядел вдали серый отблеск Бруинена, а путь к переправе хоть пока и не виден, но пролегает неподалеку от реки, вдоль ее ближнего берега.

– Надо нам снова выбираться на Тракт, – сказал он. – По горам не пройдем. Будь что будет, а торного пути нам никак не миновать.

Наспех позавтракали и сразу тронулись в путь. Медленно спускались по южному склону: но он оказался вовсе не так уж и крут, не то что вчерашний подъем, и вскоре Фродо снова усадили на пони. Бывший одер Бита Осинника на диво сноровисто выбирал путь и даже почти не встряхивал седока, точно заботился о нем. Путники мало-помалу повеселели. Даже Фродо под лучами утреннего солнца словно бы полегчало, но в глазах у него то и дело мутилось, и он поспешно протирал их обеими руками.

Пин шел чуть впереди прочих. Вдруг он обернулся и крикнул:

– Эй, здесь тропа!

Подошли – верно, тропа: она, виясь, выползала из нижних перелесков и терялась на пути к вершине. Местами она совсем заросла, ее загромоздили сброшенные валуны и сваленные стволы; но, видно, когда-то по ней очень и очень хаживали. Проложил ее какой-то дюжий тяжелоступ: старые деревья были срублены или сломаны и огромные скалы расколоты или отодвинуты.

Они пошли по тропе, потому что по ней легче всего было спускаться, но шли они очень осторожно, особенно когда забрели в тенистый лес, а тропа стала шире и отчетливей. Вынырнув из густого ельника, она устремилась вниз по склону, а потом исчезла за могучей скалой. Они свернули вслед и увидели, что тропа ринулась под тяжелое взлобье, обросшее деревьями. В каменной стене была дверца, приоткрытая и висевшая на одной петле.

Перед этой дверцей они все остановились. За нею виднелась то ли пещера, то ли чертог, утопавший в пыльной мгле. Бродяжник, Сэм и Мерри, нажав изо всех сил, растворили застрявшую дверцу, и Мерри с Бродяжником зашли внутрь. Там были груды истлевших костей, пустые кувшины и разбитые горшки.