Эпилог (СИ)

В промежутке между наведением экстракрасоты Вива помогла мне надеть, застегнуть и прикрепить. Наконец, она отошла в сторону. За каждым её ухом торчало по две кисточки.

— Бесподобно, — поцокала Вива языком. — Наслаждайся.

И я насладилась.

Насладилась совершенным, не моим лицом. Насладилась сложной прической с добавлением искусственных прядей, закрепленных бриллиантовыми булавками. Насладилась диадемой, к которой крепилась фата из кисеи, украшенной искусным кружевом. Вива трудилась над ней полтора месяца. Насладилась и платьем. Лифом из атласа с гипюром, удачно подчеркнувшим грудь и сузившим талию, и верхней пышной юбкой из органзы, расшитой серебряными нитями. Юбка струилась, опадая волнами и укрывая пол, отчего создавалось впечатление, будто вокруг меня белопенное море. И сама я плыла, точно на волнах. И сверкающее колье — куда же без него?

Мастерство Вивы воссияло немеркнущей звездой. Однако любование в зеркале вышло каким-то отстраненным. Словно это не мое отражение, а чужое. Нарядили куклу, чтобы развлечь толпу, и кукла вышла на редкость исключительной.

Я могла бы упиваться обликом, созданным стилисткой. Я стала бы вторым в истории Нарциссом, правда, женского пола. Но валящая с ног красота легла поверх тела, не сумев пробиться к душе. Неужели внешний лоск так важен? Очевидно, кому-то важен.

У входа ждал лимузин — белый и длинный. А еще прислуга в полном составе, Зинаида Никодимовна и самый старший Мелёшин. И солнце на голубом небе. Ни облачка, лишь белый раскаленный диск в зените.

— Смотри, и погода на твоей стороне, — заметила Вива. — Наверное, специально для тебя разгоняли тучи.

Произведенное впечатление оказалось достаточным, чтобы после потрясенного ступора собравшиеся захлопали, отбивая ладоши, в том числе и хозяин поместья. Когда я аккуратно спустилась по ступенькам, он поцеловал мне руку и проводил к распахнутой двери лимузина.

Помимо меня в салон забрались Зинаида Никодимовна, дед Мэла и Вива. Всю дорогу стилистка поправляла, разглаживала и распрямляла несуществующие складки на платье, чтобы оно смотрелось выигрышнее. Константин Дмитриевич сидел напротив и посматривал то в окно, то на нас с Вивой, старательно сохраняя серьезный вид. Зинаида Никодимовна глядела на меня как клуша на ненаглядного птенчика, прижав ладони к груди. Сегодня она выглядела замечательно, как и полагается светской даме слегка за тридцать. Ведь утром вместе с Вивой приехала стилистка из её салона, специально нанятая для моей компаньонки.

До Городской управы покатили и две машины сопровождения, взявшие наш лимузин в тиски. По мере приближения к центру города кавалькада выросла. Сзади и на соседних полосах движения пристроились автомобили, с которых, по всей видимости, велись репортажи в прямом эфире. Несколько раз параллельно с лимузином равнялись мотоциклисты, чтобы сфотографировать или снять на видео, но из-за затемненных стекол в машине попытки оказались бесполезными.

Испытывала ли я тщеславное удовольствие оттого, что поездка к Городской управе напоминала длинный караван? Наоборот, хотелось стать меньше ростом и забиться под сиденье, а лучше бы превратиться в невидимку. И все хотели посмотреть на меня, словно на уродца в цирке.

— На, положи под язык, — протянула Вива небольшой пакетик. — Это успокоительное. А то порвешь раньше, чем доедем.

Только сейчас я заметила, что нервно тереблю колье.

А у Городской управы — машин, машин… Немерено. Вся площадь занята автотехникой. Территория огорожена заборчиком, возле которого прохаживаются дэпы. Уйма дэпов. По три человека на квадратный метр. А за оградой — народ. И зрителей без счету, и журналистов… И камеры, камеры…

Лимузин замедлил ход, остановившись у ступеней управы. Первой выпорхнула Вива, проигнорировав помощь распорядителя, следом из салона выбралась Зинаида Никодимовна, а после неё — самый старший Мелёшин. Он протянул мне руку.

И тут я испугалась. Сколько раз мы обсуждали с Константином Дмитриевичем мой синдром, и столько раз дед Мэла уверял, что свадьба пройдет без сучка, без задоринки, и волноваться не о чем. Но сейчас руки судорожно вцепились в обивку сиденья, угрожая поломать ногти и испортить дорогостоящий маникюр. Сегодня здесь собралась уйма народу — и на площади, и в Городской управе. И потом, в банкетном зале яблоку будет негде упасть. Мой синдром почует раздолье и начнет косить слабаков направо и налево. Несчастья обеспечены.

— Ну же… Смелее! — улыбнулся открыто дед Мэла, и я нерешительно вложила свою ладонь. Наше появление на ступенях Городской управы встретили взбудораженным гвалтом, криками и свистом.

— Всё по плану. Жених уже здесь, гости проверены по списку, до начала церемонии — десять минут, от графика не отстаем, пресса прошла инструктаж, люди расставлены, — сообщил бодренько распорядитель самому старшему Мелёшину, шагая с ним вровень.

Нас проводили в комнату ожидания. Вива не могла успокоиться и без конца расправляла фату и шлейф у платья, пока распорядитель не увел стилистку насильно. Появился мой отец, пожал руку Константину Дмитриевичу, и тот ушел.

И мы остались с отцом одни.

Бек сказал, нужно приготовиться. Когда заиграет музыка и откроются двери, я ухвачусь за подставленный локоть родителя, и папенька отведет меня к Мэлу, чтобы сдать с рук на руки. Как сокровище. Или как обузу.

Мы ждали, секунды текли. За дверьми шуршали, двигали стулья, переговаривались, покашливали. Нет, звуков я не слышала, их рождало мечущееся воображение.

И тут отец согнул руку в локте. Мои пальцы задрожали, ухватившись за рукав. Мой отец во фраке и с бабочкой! Никогда прежде родитель не находился на столь близком расстоянии. Никогда прежде не вторгался в личное пространство, в пределах шага. А, нет, исключение составила прошлогодняя фотосессия, во время которой папенька прижал меня к себе — исключительно для получения удачного снимка.

Отец молчал, тоже прислушиваясь к звукам за дверями.

Я — его плоть от плоти, кровь от крови. Сегодня он выдает меня замуж. Разве не к этому результату он шел в течение долгих лет, надеясь, что когда-нибудь безродный слепой котенок окупит вложения?

Был ли прав Мэл, сказав, что отец давным-давно сделал выбор за меня, решив, что лучше стать свободной лгуньей в висоратском мире, нежели жить в заточении на побережье и подвергаться регулярным унизительным проверкам? Где, по мнению отца, дышится слаще: на Большой земле или там?

Секунды застывшего ожидания… Они стали мгновениями нашего торжества. Только сейчас я осознала, что все эти годы отец безмерно рисковал — именем, семьей, чином. Ходил по лезвию бритвы, в шаге от гильотины… Притворялся и изворачивался, подтирал и замазывал. Подчищал и переписывал заново. Подкупал. Прогибался… И тянул меня, тянул. Вверх, к солнцу… Тощий хилый росток… Сплошное недоразумение. Бесперспективное убожество… Может, виной тому мой синдром? Грандиознейшая афера века началась чуть меньше двадцати лет назад, когда маленькую серую крыску привезли в поселковую глушь к женщине во вдовьих одеждах, и закончилась безумно дорогим платьем с бриллиантами. Он и я. Мы покорили этот мир, добравшись до вершины.

Но мне не нужна незаслуженная роскошь, не нужны привилегии и власть. Мое счастье — с Мэлом в общежитской квартирке. Или на краю света. В богатстве и в бедности. Я умудрялась выжить на восемь висоров в неделю, а сейчас на мне — целое состояние. Зачем это представление? Для кого? Для прессы и охочих до сенсации обывателей? Не хочу фальши и притворства!

Внезапно отец накрыл мои пальцы ладонью и сжал. Словно почувствовал: еще миг, и невеста сбежит, сорвав фату.

От неожиданности я вздрогнула всем телом. Родитель повернулся, чтобы что-то сказать, как вдруг глухо зазвучала музыка, и резные двери потемневшего дерева медленно отворились, начиная сказку. Красная ковровая дорожка убегала вдаль. Туда, где ждал Мэл. Туда, где оглядывались гости, выворачивая шеи.