Колдовской мир (Книги 4, 5, 6, 7 цикла "Колдовской мир")

— У меня нет дара предвидения, какой был у нее, — он очень редко упоминал о моей матери и никогда не называл ее по имени, словно она была знатной леди, к которой он относился со страхом и благоговением, — но я вижу сны, и эти сны сказали, что перед тобой, дочь моя, лежит какое-то опасное препятствие, в котором тебе понадобится все твое мужество и духовная сила. Хотя я воспитал тебя не как девочку… но…

Ему, казалось, не хватало слов. Он сунул мне кольчугу, не глядя на меня, резко повернулся и вышел. А на заре ушел в Вестдейл. И больше мы его никогда не видели.

Год Огненного Тролля прошел, и мы все еще жили в относительной безопасности в нашем скалистом местечке. Только Оманд уже не ходил в конце года в Джурби, потому что небольшая группа усталых и замученных людей пришла по холмам и сообщила, что Джурби пал в одну ночь от огня и меча врагов. И замок Вестдейла осажден.

Жители Варка собрались и попытались что-нибудь придумать. Они всегда жили морем, теперь море могло принести им гибель. Не безопасней ли было уйти вглубь страны? Молодежь и те, у кого не было крепких семейных связей, говорили, что лучше остаться на месте, но остальные считали, что лучше оставить деревню и, если вторжения не произойдет, позднее вернуться. И это решение взяло верх, потому что все слышали рассказы беженцев о том, что после грабежей и поджогов, чинимых рейдерами, оставались одни развалины и пепелища.

Во время этих дебатов мой брат молчал, но я читала по его лицу, что он принял собственное решение. Когда мы вернулись домой, я посмотрела на него и сказала:

— Настало время, когда никто уже не может держать меч в ножнах. Если ты хочешь уйти — иди с нашим благословением и пожеланием удачи. Будь уверен, что мы будем в безопасности, когда уйдем в холмы — кто лучше знает их тайны, чем Эфрика и я?

Он долго молчал, потом открыто посмотрел на меня.

— Я год сидел здесь, как в ловушке. Но я был связан своим обещанием.

Я подошла к шкафу Эфрики. Она сидела у огня, смотрела на меня, но не сказала ни слова. Я достала наше наследство — Кубок Дракона. Поставив кубок на стол, я развернула его, крепко охватила ладонями его холодную поверхность и держала его так несколько секунд.

Эфрика встала и извлекла из своих запасов бутылочку с настоем трав, которую я у нее никогда не видела. Она держала ее обеими руками, а пробку открыла зубами, как бы опасаясь пролить содержимое. В кубок полилась золотистая жидкость, наполняя комнату пряным ароматом созревших трав.

Я держала кубок, а она наполнила его до половины и ушла, оставив нас с Эйлином за столом друг против друга. Я поставила кубок, взяла руки Эйлина и приложила их к гладкому серебру.

— Пей, — сказала я ему. — Выпей половину того, что есть. Мы должны выпить эту чашу вместе, прежде чем расстаться.

Он молча поднял кубок обеими руками, отпил половину и поставил. Я в свою очередь взяла кубок и выпила то, что осталось:

— Пока мы будем в разлуке, — сказала я, — я буду читать в этом кубке твою судьбу. И пока серебро останется чистым, как сейчас — все будет хорошо. Если оно помутнеет…

Он не дал мне кончить:

— Сейчас война, сестра. Ни один мужчина не может быть в полной безопасности.

— Справедливо, — согласилась я. — Но иногда зло может притвориться благом.

Эйлин сделал нетерпеливый жест. У него никогда не было интереса к мудрому учению. Вроде бы он считал его пустым делом, но вспух этого не высказывал. Он и сейчас не сказал ничего.

Я убрала кубок и стала вместе с Эфрикой собирать то, что Эйлин должен был взять с собой — теплое одеяло, пищу, воду, мешочек с целебными травами. И он ушел, как и мой отец.

Люди Варка ушли тоже. Несколько молодых людей последовали за моим братом, потому что он, несмотря на свою молодость, был вожаком среди них, благодаря своему умению обращаться с оружием, а мы, остальные, забили двери наших домов, навьючили наших пони и ушли в холмы.

Это была тяжелая зима. Сначала мы приютились в одной деревне, а потом, когда стало известно о приближении рейдеров, ушли дальше вглубь, в бесплодные земли. Мы жили в пещерах, и к нам все время приходили слухи о дальнейших продвижениях захватчиков.

Меня и Эфрику постоянно призывали для лечения не только ран: к нам попадали бежавшие из проигранного сражения, множество болезней происходили от тяжелой жизни, иной раз нас просто звали для ободрения. С тех пор, как мы очутились перед лицом опасности, которая может прийти немедленно, я носила кольчугу, сделанную для меня отцом, и меч. И я научилась пользоваться охотничьим луком как для добычи пищи, так и для того, чтобы защититься от тех, кто пожелал бы напасть на нас ради нашего жалкого скарба.

Как всегда, когда в стране нет закона, появились грязные хищники, грабившие слабых из своего же рода. Я убивала таких без всякого сожаления, потому что не считала их людьми.

Единственной вещью, которую я берегла, был кубок, и каждое утро я смотрела на него. Его блестящая поверхность ни разу не затуманилась, и я знала, что с Эйлином все в порядке.

Время от времени я пыталась достичь его через мост сна с помощью сонного питья, но всегда просыпалась с очень смутными воспоминаниями. Я жаждала знать больше, чем Эфрика могла научить меня, знать то, что знала когда-то моя мать.

В наших скитаниях мы проходили мимо мест Древних. От некоторых мы с Эфрикой отгоняли подальше нашу уставшую поредевшую группу, потому что оттуда истекал дурно пахнущий туман: он нес в себе зло, полностью чуждое нашему роду. Другие места были пусты, как будто то, что было там когда-то, давно ушло или вытекло. Некоторые места были добродетельными, и мы с Эфрикой заходили туда в надежде вызвать что-нибудь, что было там, но у нас не было умения, так что мы получали только ощущение мира и внутреннего удовлетворения.

Затем для нас потянулись безликие годы. Просто смена сезонов. На третье лето мы, наконец, нашли убежище. Некоторые члены нашей группы откололись, пошли другими путями. Но основное ядро с Омандом во главе — он совсем согнулся от болезни костей — его младшие братья, их жены, две дочери с детьми (их мужья ушли с Эйлином и из-за этого они косо смотрели на меня, хотя ничего плохого вслух не высказывали) и еще три семьи пожилых людей остались жить вместе.

Мы нашли маленькую высокогорную долину, в которой никогда не было поселений и где лишь временами жили пастухи. Они оставили здесь хижины, и мы устроились в них с небольшой кучкой овец и десятком пони. Усталые, сбившие ноги животные были рады отдыху. А люди, всю жизнь жившие морем, терпеливо занялись работой на холмах.

На высшей точке, где просматривались два прохода, мы установили сторожевой пост. Жизнь так изменилась, что стражниками стали в основном женщины, вооруженные луками и копьями — бывшими гарпунами. А следить надо было зорко: мы знали, что иногда случалось с маленькими поселениями, когда на них нападали внезапно.

Была середина лета нашей жизни в этом ущелье. Большинство людей сажали зерна и коренья, которые мы запасали для посадки, а я была на холме на страже и впервые увидела на узкой тропинке всадников. Я подняла обнаженный меч и бликами его блестящих граней подала сигнал тревоги, а сама направилась известным мне путем проследить поближе за прибывшими. Теперь мы находились на близком расстоянии друг от друга.

Пока я лежала на нагретой солнцем скале, заметила, что они вряд ли могут представлять для нас угрозу, потому что было их только двое, а мы были достаточно подготовленными, чтобы справиться с ними.

Они бесспорно были воинами, но кольчуги их были порванными и поржавели. Один был привязан к седлу и только потому не падал, в то время, как его товарищ ехал рядом и вел под уздцы его коня. Головы обоих были перевязаны окровавленными тряпками, а у привязанного полубесчувственного всадника было ранено плечо. Его товарищ время от времени оглядывался назад, как бы опасаясь погони. На нем все еще был шлем, увенчанный нападающим соколом, но одно крыло птицы было оторвано. На их кольчугах были остатки геральдического герба, но девиз уже нельзя было прочесть. Правда, я и не разбиралась в символах благородных семей Долин.