Колдовской мир (Книги 4, 5, 6, 7 цикла "Колдовской мир")

У обоих были мечи, но в ножнах, а у всадника в шлеме был и арбалет. Но седельных сумок у них не было, а их животные еле плелись.

Я чуть отклонилась назад и положила на тетиву лука стрелу:

— Стой!

Мой приказ прозвучал как бы ниоткуда… Всадник в шлеме вскинул голову. Я не видела его лица под забралом, видела только руку, привычно опустившуюся на рукоять меча. Он не вынул оружия, решив, видимо, что это бесполезно.

— Сам выйди из засады!

Голос его был низким и хриплым, но смелым, как у человека, готового встретиться с любой неприятностью.

— Нет, — ответила я. — У меня в руках то, что принесет тебе смерть, дерзкий. Сойди с седла и брось оружие.

— Руби меня, как хочешь, голос из скал, но я не брошу свой меч. Если ты хочешь взять его — попробуй.

Он демонстративно вынул меч из ножен и держал его наготове.

Его товарищ зашевелился и застонал. Человек в шлеме быстро поставил свою лошадь между своим товарищем и тем местом, где он предполагал увидеть меня.

— Зачем вы пришли сюда? — Я вспомнила, что он часто оглядывался, и подумала, не ведет ли он кого-нибудь на нас. С двумя такими мы могли бы справиться, но если их будет больше…

— Нам некуда идти, — в его голосе звучала безмерная усталость, — мы преследуемые, как ты мог догадаться, если, конечно, не слеп. Три дня назад Хэвердейл стоял в арьегарде у Брода Ингры. От его армии остались в живых только мы. Мы оттягивали, время, как и обещали, но… — Он пожал плечами. — Судя по твоей речи, ты из Долин, а не из Собак. Я — Джервон, бывший маршал конницы, а это Пол — младший брат лорда.

Его колючая недоверчивость исчезла, усталость тяжелым бременем лежала на нем. И я знала, будто бросала руны, что эти люди не несут угрозы моему народу. Поэтому я вышла из укрытия. Я была в кольчуге, и он принял меня за мужчину, и я не стала разуверять его. Я привела их в долину и поручила заботам Эфрики.

Оманд и другие сначала были готовы осудить меня, считая, что такие чужаки принесут с собой беду. Но я спросила: что я еще могла сделать? Убить их? И это пристыдило людей. Хотя тяжелая жизнь их сделала грубыми и жестокими, они все еще помнили прежние времена, когда стояли открытыми двери, хлеб и питье всегда были на столе для любого путника.

Пол был серьезно ранен, и Эфрика при всем своем умении не смогла отогнать от него призрак смерти, хотя доблестно сражалась за жизнь больного. Джервон, хотя и казался сильным и готовым сражаться, впал в горячку из-за воспаления раны и лежал с блуждающим разумом и горячим телом в течение нескольких дней. Пол умер и был положен в наше маленькое Поле Памяти, где лежали четверо наших умерших, еще до того, как Джервон заговорил разумно. Я была у его постели, думая, не уйдет ли он тоже в жестоком жару, и жалея его, когда он открыл глаза и посмотрел на меня. Затем он слегка нахмурился и сказал:

— Я помню вас.

Странное приветствие, но тяжелая болезнь часто приносит бредовые сны, смущающие разум. Я принесла чашу с отваром трав и обняла больного за плечи, чтобы он мог пить.

— Должен помнить, — сказала я. — Я привела вас сюда.

Он ничего не сказал, но продолжал чуть хмуро смотреть на меня. Затем спросил:

— А где милорд Пол?

Я ответила иносказанием местного народа:

— Он ушел вперед.

Он сжал губы и закрыл глаза. Я не знала, кем для него был Пол, но они были, по крайней мере, боевыми товарищами, и, по-видимому, Джервон сделал все возможное, чтобы спасти его.

Но я не знала, что ему сказать. Для некоторых людей печаль — дело интимное, молчаливое, сражаться с ней надо в одиночку. И я подумала, что Джервон может быть тоже такой.

Я ухаживала за ним, пока он лежал. Он похудел и ослабел от жара и, вероятно, от предыдущих испытаний, но у него была приятная внешность, он был красивым, рослым и, как мой отец, был прирожденным меченосцем. Он был из Долин, судя по золотисто-каштановым волосам, более светлым, чем лицо, руки, загоревшие под солнцем. Мне нравилось то, что я видела, но думать об этом не следовало. При более близком контакте эти симпатии могли бы усугубиться, а он поправится и уйдет, как ушли мой отец и Эйлин.

Однако Джервон поправлялся не так быстро, как мы надеялись, потому что лихорадка изменила его и лишила сил, особенно в раненой руке. Он все время упражнялся, но пальцы его все еще не слушались и не сжимались, как им было положено. Он терпеливо перекидывал камешек из одной руки в другую, стараясь охватить его с полной силой. Он участвовал в нашей работе как на крошечных полях, так и в охране на холмах… Последнему мы были особенно рады, и никто не следил за ним.

По вечерам мы собирались и слушали его рассказы о войне, хотя он говорил о долинах, городах, бродах и дорогах, о которых мы никогда не слышали, поскольку люди Варка никогда не путешествовали по стране с тех пор, как укоренились. По его словам, война плохо оборачивалась дли Долин. Все укрепления южного побережья были уже разорены, и только раздробленные остатки армии отошли на север и на запад. Во время этого последнего отступления был уничтожен и его народ.

— Но лорды заключили пакт, — говорил он, — с теми, у кого были настоящие силы, а не просто мечи и луки. Весной Года Грифона они договорились со Всадниками-Оборотнями из пустынь, чтобы те в дальнейшем сражались вместе с нами.

Я слышала чей-то тихий свист, потому что он говорил о поистине неслыханных вещах — чтобы люди Долин связались с Древними! Ведь Всадники-Оборотни тоже из Древних. Хотя Долины были в основном пусты в то время, когда пришли новые поселенцы, там все-таки еще оставалась горсточка тех, кто правил этой страной тысячелетиями. Но не все они были невидимыми существами, как те, с кем имела дело моя мать, были и похожие на людей. Таковы были и Всадники-Оборотни — частично люди, частично — что-то другое. О них ходило множество слухов, но неизвестно было, насколько они правдивы, поскольку передавались из третьих-четвертых рук. Но никто не отказался бы привлечь на свою сторону эту страшную силу. И наша ненависть к захватчикам, к этим Собакам из Ализона, была так велика, что мы готовы были приветствовать любых чудовищ, лишь бы они выступили с нами.

Долгое лето подходило к концу, а Джервон все еще работал над восстановлением сил и ловкости своих рук. Теперь он прочесывал холмы с арбалетом и приносил дичь, хотя и не считал себя охотником. Он был человеком сдержанным, вежливым и приятным, но он так же, как и мой отец, воздвиг барьер между собой и остальным миром. Он оставался у Эфрики, пока не поправился настолько, что смог сам о себе позаботиться, а потом поставил себе хижину несколько в стороне от других. Он так и не стал членом нашей группы. Теперь я видела его реже, потому что моя ловкость в обращении с луком возросла, и я заготовляла мясо, чтобы сушить и солить — мы нашли соль-лизунец, и это была драгоценная находка, — и не часто бывала в скопище наших хижин. Однажды я спустилась к ручью напиться. Там лежал Джервон. Услышав мои шаги, он вскочил и схватился за меч. Затем он сказал мне вместо приветствия:

— Я вспомнил, где я вас видел в первый раз — только это невероятно! — он в полном замешательстве покачал головой. — Как вы могли ездить с Франклином из Идийла и одновременно быть здесь? Но я поклялся бы…

Я жадно повернулась к нему. Если он видел Эйлина, то его в самом деле могло поразить наше сходство.

— Это мой брат. Мы близнецы. Слышите! А где вы его видели? И когда?

Растерянность исчезла с его лица.

— Это было на последнем сборе в Айпншире. Люди Франклина избрали новый способ войны. Они прятались и пропускали врага мимо себя, а затем нападали с тыла. И это очень опасный способ. — Джервон замолчал и быстро взглянул на меня, как бы сожалея о своей откровенности. Я ответила на его мысль:

— Эйлин — сын своего отца. Он способен упиваться такой опасностью. Я никогда в этом не сомневалась.

— Это была большая и славная победа. И ваш брат был там не из последних. Несмотря на его юность, его называли лидером Рога. Он не выступал на нашем совете, но стоял за плечом Франклина. Говорили, что по желанию Франклина он обручился с леди Брунисендой, дочерью и наследницей Франклина.