Сказки и были Безлюдных пространств

— Филипп уже взгрел… — Сморщил нос, посопел и ду­рашливо шевельнул поясницей.

— И правильно сделал, — заметил сторонник суровой субординации Реад. — Впрочем, строго по уставу, вы вправе, суб-корнет, подать рапорт о нанесении вам со стороны кап­рала Дзыги оскорбления действием.

— Ага, только шляпу зашнурую… — буркнул Максим. (Это была неведомая офицерам, но привычная среди школь­ников поговорка.) И опять уперся взглядом в носки сапог. — А где мне отсиживать арест? В седле, что ли? Я в нем и так… всё отсидел.

Среди стоявших в отдалении послышались смешки — отзыв на прорвавшуюся мальчишкину дерзость.

— Отсидите где положено, когда достигнем цели похо­да, — насупленно сообщил полковник. — Ежели до той поры примерной дисциплиною не заслужите отмены взыскания.

Максим стукнул друг о друга сбитыми каблуками.

— Слушаю, господин полковник.

— Вот то-то… И советую не забывать о своей вине.

Смелая нотка прорвалась у Максима опять. Ведь как-никак, а все-таки именно он разрубил канат и пресек вражес­кую вылазку. С ресниц слетела капля, голос Максима стал сиплым и упрямым:

— Если я столь виноват, господин полковник, вы имеете право разжаловать меня.

Полковник мигнул. Выговорил с почти настоящим сожа­лением:

— Увы, такого права у меня нет. Разжалуют за недостой­ные поступки и за трусость. А за храбрость, даже столь безог­лядную, в соответствии с гвардейским кодексом, полагается награда… Корнет, не сочтите за труд, достаньте из вьючной сумы мой портфель. У меня что-то… поясница. Явно окажусь на пенсии, не дождавшись генеральского чина.

Корнет Гарский сунул Максиму в руки его саблю и ре­вольвер, убежал к лошадям и скоро принес требуемое. Этот потрепанный желтый портфель, подходящий для бедного ад­воката или школьного учителя, но никак не для боевого офи­цера, полковник всюду возил с собой. Такова была его странная привязанность к старой вещи, порой вызывавшая добро­душные подшучивания.

Полковник сердито куснул ус, покопался в недрах порт­феля, достал белую медаль на черно-зеленом муаровом бан­тике. Встал, морщась от боли в пояснице.

— По праву, данному Великим герцогом всем команди­рам гвардейских полков, вручаю вам, суб-корнет Шмель, ме­даль «За воинское отличие». — И пришпилил бантик с булав­кой к пыльному сукну на груди Максима. — Однако же по­мните сказанное мною прежде…

— Слушаю, господин полковник. Благодарю, господин полковник. — И не удержался: улыбка расползлась по курно­сому лицу, округлила исцарапанные пыльные щеки, где одна предательская капля все же оставила тонкую дорожку…

5

Было ясно, что в ближайшие сутки враг не решится пре­следовать черных кирасир. А дальше… Дальше и пути-то ос­тавалось всего ничего. За городком Верхний Саттар — спуск в долину, к реке Хамазл. А за рекой уже другая страна, кня­жество Малый Хельт. Владетель Малого Хельта, князь Люд­виг, был сторонником Евгения (хотя, в отличие от Великого герцога, не требовал себе королевского чина). В граждан­скую войну соседей княжество не вмешивалось, хранило подчеркнутый нейтралитет, но в глубине ее территории фор­мировалась дивизия, в нее входили местные добровольцы и беженцы из Большого Хельта. По слухам, настроение в диви­зии было решительное. И конечно же, когда в рядах добро­вольцев окажется юный герцог Денис — законный монарх Большого Хельта, поскольку Евгений, увы, погиб, — диви­зия станет могучей ударной силой. Перейдя рубеж, она дви­нется к столице и в короткие сроки принесет победу закон­ной власти…

Городка достигли перед закатом. Вернее, не самого го­родка, а деревушки, лежавшей в полутора милях от Верхнего Саттара среди обломков скал и кривых низкорослых сосен. Было ясно, что без полного дневного отдыха пускаться в дальнейшую дорогу немыслимо. Необходимо было набрать­ся сил, привести себя в порядок и перековать лошадей. В де­ревне была кузница. От ее хозяина узнали, что здешнее население не одобряет мятежников и едва ли они посмеют су­нуться сюда открыто.

Тем не менее лагерь вблизи деревеньки разбили по всем правилам и выставили охрану. Полковник же принял отно­сительно себя особое решение. Оставив командиром Реада, он отправился в Верхний Саттар. И взял с собой Максима.

Он объяснил это намерение необходимостью разведки. Многие, однако, понимали: не в разведке дело (ее можно было провести иным способом), а в том, что мальчику для отдыха необходим хотя бы день обыкновенной жизни: ванна, чистая постель, свежая еда и ощущение домашней безопас­ности. Он был измотан более всех (оно и понятно!) и держал­ся даже не на остатках сил, а просто на нервах.

— Дойдет ли он, господин полковник? — шепотом обес­покоился о «Максимушке» ординарец Филипп.

— В крайнем случае донесу.

— Да ведь и сами-то вы… Я же не слепой, вижу, как вы порой держитесь за сердце. Может, мне с вами?

— Втроем будет подозрительно. А про сердце — не надо… К тому же город-то курортный, там немало аптек, загляну в лучшую…

Филипп перекрестил их вслед.

В городок полковник и Максим вошли при свете редких фонарей. Оба они были в длинных глухих плащах и кожаных шляпах, которые носят любители горных путешествий. Одежда эта до сей поры лежала в переметных сумах на вся­кий случай и теперь пригодилась — скрыла мундиры.

Верхний Саттар был известен ключами с целебной водой. До войны в курортное местечко съезжался небогатый разно­чинный люд — и недорого, и ландшафты приятные. Те­перь же, судя по пустынности улиц, приезжего люда было не­много.

Хозяйке маленькой гостиницы — полной пожилой те­тушке — была рассказана краткая история. Мол, дядюшка-профессор и его племянник-сирота решили провести лето подальше от стрельбы и политики и побродить по горным тропам, однако не убереглись от опасности и здесь. Какие-то вооруженные негодяи угнали у них мула с поклажей. Хоро­шо хотя бы, что не отобрали портфель с бритвой и ассигна­циями.

Добродушная тетушка всплескивала пухлыми руками и верила.

— Я, хозяюшка, дам вам денег, а вы окажите любезность, раздобудьте в какой-нибудь лавке костюмы и белье для меня и для мальчика, чтобы завтра мы не пугали добропорядочных горожан потрепанным видом… Ах, надо бы снять с нас мерки, но мы еле держимся на ногах.

— Не беспокойтесь, сударь, у меня верный глаз, я запо­мню. Муж мой по складу фигуры был совсем как вы, а у се­стры сынишка — точно как ваш мальчик…

Она проводила гостей в комнату с двумя пышными кро­ватями, креслами и печью, изразцы на которой изображали мирную пастушью сцену.

— Сейчас я пришлю ужин и теплое молоко для мальчика.

— Душевно вам признателен.

Хозяйка ушла, колыхая накрахмаленным чепцом.

— Максимушка! Сперва ванна, потом ужин и — в по­стель. Вспомним, как живут люди в мирное время. А?

Но мальчик уже спал в глубоком кресле, головой на пух­лом подлокотнике.

Полковник, вздыхая, стащил с Максима рваный мундир­чик, перенес беднягу на кровать, стянул с него порыжелые сапоги и дырявые пятнистые носки. Укрыл мальчика накид­кой, взятой с другой кровати. Тот не проснулся. Какая ванна, какой ужин…

Девушка в твердом белом переднике и кружевах принесла поднос. Глянула на пожилого постояльца в мундире (черт, забыл снять!) с удивлением, а на спящего мальчика с пони­манием и улыбкой.

— Доброй ночи, сударь.

Максим неразборчиво шептал во сне и облизывал по­трескавшиеся губы. От него пахло пылью, дымом, горькой корой.

«От меня, впрочем, тоже».

А от подноса пахло очень аппетитно. Там же стояла тем­ная высокая бутылка. Полковник твердыми пальцами выта­щил пробку, сделал глоток из горлышка. Подышал. Сел в кресло, подержался за грудь с левой стороны. Усилием воли прогнал тревогу за оставленных в лагере подчиненных. Реад опытен и строг, а место тихое…

За сводчатым окном негромко позвякали городские часы. Кажется, одиннадцать. За печью потрескивал сверчок — не­изменный обитатель таких вот уютных жилищ.

Господа, чего людям не живется мирно на той земле?..