Путь в Обитель Бога (СИ)

Или Имхотеп им глаза отвёл? Любой знает — когда подходишь к пирамиде или стабильному Калейдоскопу, рувим будет стоять прямо перед тобой.

Генка сидел внизу, сразу за обгрызенным краем лощины, и таращился на кратер.

— Чего расселся? — спросил я. — Ни разу не видел большую яму?

— Да я вот думаю… — Ждан говорил невнятно, тягуче, как во сне. — Они всё же побывали там… Пусть перед смертью, но побывали…

— Большая честь.

— В начале Проникновения многие там бывали. Ибн-Хаттаб…

— Да ты уже тысячу раз рассказывал мне про Хаттабыча вашего. Он вошёл в Калейдоскоп в своей Аравии, видел сто разных миров и наконец вышел из пирамиды неподалёку от будущей Субайхи, на нашей Старой территории. И ты горюешь, что не можешь сделать то же самое.

— Да почему я? Любой! Хоть кто! Любой учёный…

— Ага, значит, нужен только учёный. Не попрыгунчик. Не трофейщик. Бобел, скажем, никуда не годится.

— Причём здесь Бобел? Да и что бы он понял, попади он в Калейдоскоп? Может, просчитал бы алгоритм построения случайных каналов?

— А Хаттаб просчитал? Он вдоволь лазил по всем каналам, да видно, ему было не до алгоритмов. И откуда тебе знать, что Бобел ничего не понял бы? Может, как раз он и понял бы всё. Сознайся лучше, что тебя волнуют не Хаттаб с Бобелом, а ты сам. Ты хочешь туда попасть. Но Проникновение давно завершено, оно закончилось прежде, чем ты перестал быть сопляком, и если сунешься к пирамидам сейчас, рувим поделит тебя пополам.

— Какое тебе твоё собачье дело до моих желаний! — взвизгнул Генка, вскакивая на ноги. — Да тебе вообще лучше заткнуться! Ты единственный можешь приближаться к рувимам, и до сих пор не попытался…

— А какое тебе твоё собачье дело до моих способностей? — передразнил я Генку. — Ладно, не обижайся. И пойдём-ка лучше заниматься нашими совместными собачьими делами — обедать, потом спать, потом ужинать и снова спать, потому что завтра мы выступим рано.

— Нет, ты скажи — почему не попытался? — Генкино лицо всё ещё было красным от злости.

— А если я скажу, что пытался? — спросил я.

— Врёшь. Тебе ни до чего нет дела, кроме себя. Тебе плевать на интересы человечества. Ты…

— Ну-у-у, разошёлся! Интересы человечества… А человечеству есть дело до моих интересов? Но я пытался.

— И что? — посерьёзнел Генка, сразу остывая. — Ты… Ты прошёл в пирамиду?

— Нет. — Мне уже надоел этот разговор. — Я пошёл прямо на неё, и рувим дважды отступил передо мной. В третий раз он отступать не стал, и предупредил, что при следующей попытке я умру.

— И… что дальше?

— Ты балда — вот что дальше. Вроде, видишь меня перед собой живого и здорового?

— Ты отступил, — сказал Генка таким тоном, что мне захотелось ему врезать. — А ты не учитываешь, что рувим тебя просто испытывал? Они тебя не трогают почему-то, никогда не трогают, но ты взял и отступил.

— А ты не учитываешь, что он мог говорить серьёзно? Слушай меня — я сейчас тоже говорю серьёзно. Пошли жрать, потом спать, а завтра убирайся в Субайху. У меня тоже есть меч — правда, он не огненный, но и таким я смогу разрубить тебя от макушки до зада не хуже рувима.

Мы пошли вверх по склону. Ждан понуро тащился рядом. Я понимал, что его мучит: слишком много загадок вокруг. Хорошо, что я догадался заправить пустой разрядник, пока он здесь сидел.

— Как ты думаешь, он нас сейчас слышит? — поинтересовался Генка.

Не составляло труда понять, о ком именно он спрашивает.

— Имхотеп? Не знаю. А что тебе за дело? Никогда не говори о другом ничего такого, что не готов сказать ему в глаза.

— Просто мне показалось странным, как точно он всё рассчитал, — сказал Генка. — И ещё…

— Что ещё?

— Ничего, это я так.

Но я на удочку не попался:

— А ну, выкладывай. Что ещё?

Генка замялся, и было видно, что высказываться ему не хочется. Но он понимал, что я его прижму, если вздумает запираться.

— Скажи, когда я к вам присоединился…

— Ты не присоединялся. Ты драпал по кустам, как нашкодивший кот по огороду. И чуть не погнул ствол моей винтовки, когда на него налетел.

— Хорошо — когда я додрапал до вас, Имхотеп… Как долго он уже был с вами?

— С утра. А что?

— Но именно он выпустил меня из комнаты и велел уходить из Харчевни.

— Не путай меня! Он выпустил тебя утром и пошёл к нам. Точнее, ещё ночью должен был выпустить. Что в этом особенного?

— Он выпустил меня не утром. Почти в полдень. Велел мне уходить. Я наткнулся на попрыгунчиков сразу. Хотел обойти их — они сидели в общем зале — но двое вывернули прямо на меня из лавки Синяка Тэша. Потом я всё время бежал. А когда добежал до вас, он был с вами.

Так вот почему Генка так пялился на Имхотепа при встрече. Я бы пялился тоже, попади в подобную ситуацию. Но мне не хотелось обсуждать феномен раздвоения хозяина Харчевни сейчас.

— Знаешь что? Я устал и хочу есть. Спроси-ка Имхотепа сам.

— Ещё чего!

— Да что вы его все так боитесь? Он хоть раз кого тронул пальцем?

— Он только что похоронил десять человек, даже к ним не прикасаясь, — напомнил Генка. — Тебе хорошо говорить — он твой приёмный отец. А я…

— Имхотеп меня спас когда-то, но в отцы не набивался, — ответил я, однако дальше спорить не стал. Над сообщением Генки стоило поразмыслить. Но только завтра. Дёрнуло же меня идти искать Ждана. Пусть бы сидел себе в кратере…

Когда мы дошли до ноги в ботинке, Генка уставился на неё так, словно никогда не видел ничего подобного. Но я точно знал, что он видел — умники по необходимости достаточно боевые ребята и не раз сцеплялись с яйцеголовыми. Опустив глаза вниз, я посмотрел на Генкины ноги — ну да, тот же размер, а его собственную обувь давно пора менять.

— Если хочешь найти второй ботинок, договаривайся с Тотигаем, — сказал я. — Не буду помогать тебе искать второй.

— Циник недоделанный! — заорал Ждан, поворачиваясь ко мне. — Думаешь, все такие, как ты?.. Да чтоб я!.. С оторванной ноги!!! Да ещё искал вторую, чтоб тоже снять!..

Я махнул рукой и пошёл к холму. Правда ведь хотел как лучше… Не понять мне умников! Просто с убитого, значит, он снял бы. А с оторванных ног того же убитого — брезгует. Спроси его сейчас — почему, он начнёт заикаться от волнения, повторит ещё два раза, что он не такой, как я, и что всему есть предел. Всегда, когда разговор заходит о том, что можно и чего нельзя, у них один ответ — «всему есть предел». И не докажешь, что у всех свои пределы, и что их собственный кому-то ещё показался бы очень запредельным.

Имхотеп спокойно смотрел, как издеваются над проповедником. Нет, не смотрел вовсе — он тогда сидел к подиуму спиной. А когда попрыгунчики были готовы наброситься на меня всем скопом, он вмешался. Да так, что подобного вмешательства никто и не припомнит. Хотя мог бы тоже повернуться спиной и не смотреть. Но, наверное, у него есть свой предел.

Для Тотигая предел — съесть детёнышей другого кербера. Он этого делать не станет. Соперника, убитого на Брачных боях — пожалуйста, и его боевые когти на шею повесит. Любых животных — с удовольствием, включая выведенные яйцеголовыми гибриды земных существ с додхарскими, а также их трупы. Имхотеп как-то вскользь упомянул, что ибогалы планировали использовать керберов в качестве универсальных сторожей, точно так же как галеты у них — универсальная еда. Вот кем их видели — конвоирами, охранниками, и чтобы питались телами умерших или выбракованных рабов — ради экономии, утилизации отходов и для устрашения. Или наибольшего унижения, для вдалбливания рабам в головы, что при жизни они — скотина, а после смерти — мясо… Да только яйцеголовые опять напутали что-то с преданностью. Как и в случае с нукуманами. Тоже — предел. В данном случае — возможностей.

Для Бобела пределом является Лика. Любого другого убьёт за милую душу. Думаю, он и меня убьёт — если попытаюсь причинить зло Лике.

Один из пределов умников — экспериментировать над людьми, не считая самих себя. Но над животными они эксперименты проводят, а разница здесь неуловима. Их же собственный альфа и омега Ибн-Хаттаб окончательно и бесповоротно доказал, что любое животное обладает разумом. И я об этом читал — ещё в старых книгах люди писали. Вон, собаки — они до сотни человеческих слов распознают, только произнести не могут. Строго говоря, от людей их отличает лишь очень низкий уровень интеллекта и несовершенство речевого аппарата. Ну, ещё неспособность мыслить абстрактными категориями. Так это дело поправимое — достаточно посмотреть на Тотигая. Та же собака, только с большой головой и крыльями.