Ведомство страха

– Если вы хотите курить, мне это не мешает, – сказала старая дама.

– Нам надо переговорить, – сказал Хильфе.

– Нам не о чем разговаривать.

– Что им даст, если они схватят меня, а фотографий так и не получат?

Роу начал было объяснять:

– Сами по себе фотографии для них не важны. А вы… – Но тут же подумал: нет, важны. Откуда я знаю, что Хильфе их кому-то не передал? Если он их куда-нибудь спрятал, он мог договориться о тайнике с другим агентом… если их и найдёт кто-нибудь посторонний, они могут пропасть. – Хорошо, поговорим, – сказал он. В этот миг над Паддингтоном оглушительно заревела сирена. На этот раз зенитки затакали где-то очень далеко – шум был похож на удары кожаной перчатки по гандбольному мячу, – а старая дама все наматывала и наматывала шерсть. Роу вспомнил слова Анны: «Я боюсь, что он будет болтать», и увидел, как Хильфе, поглядев на шерсть, вдруг улыбнулся, словно жизнь все ещё могла вызвать у него недобрый смех.

– Я все ещё согласен меняться, – сказал он.

– На что вы можете меняться?

– Да и вам хвастать особо нечем. Вы же не знаете, где фотографии.

– Интересно, скоро ли завоют сирены, – сказала старая дама. Хильфе пошевелил кистями рук, обмотанными шерстью.

– Если вы мне вернёте револьвер, – сказал он, – я вам отдам фотографии.

– Если вы можете их отдать, значит, они у вас. Зачем же мне с вами торговаться?

– Вы хотите мне отомстить? Что поделаешь! Я-то думал, что вам неприятно впутывать в это дело Анну. Не забудьте, она дала мне бежать…

– Вот, – прервала его старая дама. – Мы почти кончили.

Хильфе продолжал:

– Может, её и не повесят. Это, конечно, зависит от моих показаний. Наверно, она отделается заключением в лагере до конца войны, а потом высылкой, если вы войну выиграете. С моей точки зрения, – сухо сообщил он, – вы это имейте в виду, она предательница.

– Отдайте фотографии, тогда будем разговаривать. – Слово «разговаривать» было первой уступкой. Роу уже мучительно продумывал длинную цепь лжи, которую он сплетёт для мистера Прентиса, чтобы спасти Анну.

Поезд задрожал от взрыва, старая дама сказала:

– Слава богу, наконец-то мы трогаемся. – Наклонившись к Хильфе, она освободила его руки. Хильфе сказал с тайной завистью:

– Вот кому, наверно, весело, так это им наверху!

Он был похож на смертельно больного человека, который прощается с земными радостями; он не испытывал страха, только обиду. Ему самому не удалось побить рекорд злодейства. Погибло всего пять человек, разве это цифра по сравнению с тем, чем могут похвастать те, наверху? Сидя тут, под синей лампочкой, он витал где-то далеко, тёмный дух его искал себе товарищей там, где убивают.

– Ну, давайте, – сказал Роу.

Неожиданное благодушие Хильфе его насторожило. Видно, тот не совсем потерял надежду. Но на что? На бегство? На новые убийства? Хильфе дружески положил руку на колено Роу:

– Хотите, я верну вам память?

– Я хочу только одного: отдайте фотографии.

– Не здесь. Не могу же я раздеться в присутствии дамы. – Он встал. – Давайте лучше выйдем из поезда.

– Вы уходите? – спросила старая дама.

– Мы с приятелем решили провести ночь в городе и поглядеть на эту потеху.

– Вот беда, – невпопад отозвалась дама, – носильщики вечно все путают.

– Вы были так добры, – поклонился ей Хильфе, – что ваша доброта меня обезоружила.

– Спасибо, я теперь прекрасно справлюсь сама.

Хильфе шёл так, будто он сам командовал своей сдачей в плен. Он гордо шагал по платформе, а Роу следовал за ним, как его лакей. Погоня кончилась, беглецу было некуда скрыться. Сквозь крышу без стёкол видны были красные звёздочки разрывов, они вспыхивали и гасли, как спички. Раздался свисток, и поезд медленно тронулся, покидая тёмный вокзал; казалось, он спасается украдкой; за его отходом следили только они двое и несколько носильщиков. Буфеты были заперты, на пустой платформе сидел пьяный солдат и в одиночестве блевал себе под ноги.

Хильфе повёл Роу по ступенькам вниз в уборную, там было совсем пусто, даже служитель ушёл в убежище. Орудия грохотали, кругом был только запах дезинфекции, сероватые раковины и маленькие объявления о лечении венерических болезней. Приключение, которое рисовалось ему таким героическим, заканчивалось в мужском сортире. Хильфе поглядел в зеркало и пригладил волосы.