Человеческий фактор

С площадки второго этажа он прошел вслед за Борисом в маленькую квадратную комнату, где стоял письменный стол и два стула, а на стене висела большая фотография, на которой было запечатлено многочисленное семейство, сидевшее в саду за столом, уставленным великим множеством всякой еды. Все блюда были словно поданы одновременно: яблочный пирог стоял рядом с жареной бараньей ногой, а лососина и ваза с яблоками – рядом с супницей. Тут же стояли кувшин с водой, бутылка вина и кофейник. На полке, прибитой к стене, выстроилось несколько словарей, а к грифельной доске, на которой было написано полустертое слово на непонятном Кэслу языке, была прислонена указка.

– Меня решили вернуть сюда. После твоего последнего донесения, – сказал Борис. – Я имею в виду донесение насчет Мюллера. Я рад, что снова здесь. Англия нравится мне куда больше Франции. А как у тебя сложились отношения с Иваном?

– Все в порядке. Но работать с ним не то же, что с тобой. – Кэсл поискал по карманам сигареты, но не обнаружил пачки. – Ты же знаешь, какие вы, русские. У меня такое впечатление, что он не доверял мне. И все время требовал такого, чего я никому из вас не обещал. Он даже хотел, чтобы я попытался перейти в другой сектор.

– По-моему, ты куришь «Мальборо»? – сказал Борис и протянул пачку.

Кэсл взял сигарету.

– Борис, когда ты был здесь, ты уже знал, что Карсон умер?

– Нет. Не знал. Мне об этом стало известно всего несколько недель назад. Я даже до сих пор не знаю подробностей.

– Он умер в тюрьме. От воспаления легких. Во всяком случае, так говорят. Иван наверняка это знал… а мне сообщил об этом Корнелиус Мюллер.

– Разве это было для тебя такой уж неожиданностью? Учитывая обстоятельства. Если человека арестовали, тут уж надежды мало.

– Знаю, и однако же, я всегда верил, что в один прекрасный день снова увижу Карсона… в каком-нибудь безопасном месте, далеко от Южной Африки… может быть, у меня дома… и тогда смогу поблагодарить его за то, что он спас Сару. А теперь он умер, ушел из жизни, так и не услышав ни слова благодарности от меня.

– Все, что ты делал для нас, и есть твоя благодарность ему. Он бы именно так это и понял. Не терзайся по этому поводу – не сожалей.

– Нет? Но ведь никакими доводами разума не притушить сожаления: сожаление – оно возникает непроизвольно, как и любовь.

А сам тем временем думал о другом: «Немыслимая создалась ситуация – на свете нет ни единого человека, с кем я мог бы говорить обо всем так, как с этим Борисом, а ведь я даже не знаю его настоящего имени». С Дэвисом он говорить так не мог: половина его жизни была скрыта от Дэвиса, как и от Сары, которая понятия не имела о существовании Бориса. Однажды Кэсл даже рассказал Борису про ту ночь в отеле «Полана», когда он узнал насчет Сэма. Куратор все равно что священник для католика: бесстрастно выслушивает твою исповедь, в чем бы ты ни каялся. Кэсл сказал:

– Когда мне сменили куратора и вместо тебя появился Иван, я почувствовал себя невыносимо одиноким. С Иваном я ни о чем не мог говорить – только о делах.

– Мне очень жаль, но я вынужден был уехать. Я спорил но этому поводу с ними. Все сделал, чтобы остаться. Ни ты но своей конторе знаешь, как оно бывает. У нас – такая же петрушка. Каждый сидит в своем ящичке, а в какой ящичек кого посадить, решает начальство.

Как часто Кэсл слышал такое же сравнение у себя на службе. Обе стороны пользуются одними и теми же клише.

Кэсл сказал:

– Пора менять книгу.

– Да. И это все? По телефону ты подал срочный сигнал. Что-то новое насчет Портона?

– Нет. Я вообще не вполне верю всей этой истории.

Они сидели на неудобных стульях но разные стороны письменного стола, точно учитель и ученик. «Что ж, наверное, так бывает и в исповедальне, – подумал Кэсл. – Случается же, что пожилой человек исповедуется в грехах молодому священнику, который мог бы быть его сыном». Во время редких встреч с Иваном разговор у них всегда был короткий: Кэсл сообщал информацию и выслушивал вопросы – все строго по делу. А с Борисом он мог позволишь себе расслабиться.

– Франция – ли было для тебя повышение?

Кэсл взял еще одну сигарету.

– Не знаю. Никогда ведь не знаешь по-настоящему, верно? Возможно, возвращение сюда для меня повышение. Это может означать, что к твоему последнему сообщению отнеслись очень серьезно и решили, что я справлюсь лучше, чем Иван. А может быть, Иван подставился? Ты вот не веришь этой истории насчет Портона, но есть у тебя подлинное неоспоримое доказательство, что ваши люди заподозрили утечку?