Библиотека душ (ЛП)

Странно, но мой отец ни разу не упомянул ни о письме, которое оставила ему Эмма там, на острове, ни о фотографии ее вместе с Эйбом, приложенной к нему. Может, это было больше, с чем он готов был справиться, или, может, он волновался, что разговоры об этом могут спровоцировать рецидив болезни. Какой бы ни была причина, все выглядело так, словно это никогда не происходило. Что же относительно того, что он действительно встречал и Эмму и Милларда, и Оливию, я был уверен, он давно решил, что видел лишь причудливый сон.

Через несколько недель мои родители начали понемногу расслабляться. Они купились на мою историю и объяснения, которые дала моему поведению доктор Спэнджер. Они могли бы копать глубже: возможно, задавать больше вопросов, узнать второе или третье мнение других психотерапевтов, но они на самом деле хотели верить, что мне становится лучше. Что, какие бы там лекарства не прописала мне доктор Спэнджер, они творят чудеса. Больше чем что-либо они хотели, чтобы наши жизни вернулись в нормальное русло, и чем дольше я был дома, тем больше казалось, что так и происходит.

Втайне, однако, я с трудом пытался приспособиться. Мне было скучно и одиноко. Дни тянулись бесконечно. Я думал, после всех лишений тех прошедших нескольких недель, что будет здорово вернуться к комфорту и благам цивилизации, но вскоре даже выглаженные простыни и китайская еда на вынос потеряли свою прелесть. Моя постель была слишком мягкой. Моя еда — слишком обильной. Было слишком много всего, и это вызывало у меня чувство вины и испорченности. Иногда, бродя вместе с родителями по рядам супермаркета, я думал о людях, которых видел на задворках Акра Дьявола и злился. Почему мы имеем столько всего, с чем даже не знаем, что делать, в то время как они не имеют даже того, что требуется, чтобы просто оставаться в живых?

У меня были проблемы со сном. Я просыпался посреди ночи, мой мозг раз за разом прокручивал моменты из моей жизни в странном мире. Хотя я дал Эмме свой адрес и проверял почтовый ящик несколько раз на дню, письма не приходили ни от нее, ни от других. Чем дольше от них не было вестей, — две недели, потом три, — тем более абстрактным и нереальным начало казаться все произошедшее. А было ли все это? Может, все это было лишь галлюцинацией? В минуты отчаяния я иногда задавался вопросом — что если я действительно спятил?

Так что у меня как камень свалился с души, когда, через месяц после возвращения домой, наконец-то пришло письмо от Эммы. Оно было коротким и беззаботным, и в нем она просто информировала меня о процессе восстановления и спрашивала, как у меня дела. В качестве обратного адреса был указан адрес ячейки в почтовом отделении в Лондоне, которое, как объясняла Эмма, находилось ближе всего к входу в петлю Акра Дьявола, и она могла заглядывать в настоящее довольно часто и проверять ее. Я написал ответ в тот же день, и уже довольно скоро мы обменивались двумя-тремя письмами в неделю. В то время как дом становился все более душным, эти письма были как глоток свежего воздуха.

Я не мог допустить, чтобы родители увидели хоть одно такое письмо, так что каждый день я караулил почтальона и бросался встречать его, едва он появлялся в конце нашей подъездной дорожки. Я предложил Эмме, чтобы вместо этого мы переписывались по электронной почте, что было бы быстрее и безопаснее, и даже исписал несколько страниц, пытаясь объяснить, что такое Интернет, и как она может найти интернет-кафе и создать адрес, но это было безнадежно — она никогда даже не пользовалась клавиатурой. Впрочем, письма стоили риска, и мне даже понравилось писать от руки. Было что-то сентиментальное в том, чтобы держать в руках осязаемую вещь, которой касался и помечал знаками кто-то, кого я любил.

В одном письме были вложены несколько снимков. Она писала:

«Дорогой Джейкоб, тут, наконец, все снова становится интересным. Помнишь людей в музейных витринах в подвале, тех, про которых Бентам сказал, что это восковые модели? Так вот, он лгал. Он похитил их из различных петель и использовал пыльцу Матушки Пыль, чтобы держать их в состоянии анабиоза. Мы думаем, что он пытался зарядить свою машину, используя разные виды странных в качестве батареек, но ничего не срабатывало до твоей пустóты. В общем, Матушка Пыль призналась, что знала об этом, что объясняет, почему она вела себя так странно. Я думаю, Бентам каким-то образом шантажировал ее или угрожал причинить вред Рейнальдо, если она не станет помогать ему. В общем, она помогает нам всех разбудить и вернуть в их родные петли. Правда, это кажется чистым безумием?

Еще мы используем Панпитликум, чтобы исследовать разные места и встречаться с новыми людьми. Мисс Сапсан говорит, что нам полезно узнать, как живут другие странные по всему миру. Я нашла в доме фотокамеру и взяла ее с собой на нашу последнюю экскурсию, и я присылаю тебе несколько фотографий, которые я сделала. Бронвин говорит, что у меня уже хорошо получается!

Скучаю по тебе как сумасшедшая. Я знаю, что не должна говорить это… так станет только тяжелее. Но иногда я ничего не могу с собой поделать. Может быть, ты сможешь приехать и навестить нас в скором времени? Мне бы очень этого хотелось. Илиможет быть…»

Она зачеркала «или может быть» и написала: «Ой-ей, я слышу Шэрон зовет меня. Он уже отплывает, а я хочу убедиться, что это письмо попадет на почту сегодня. Пиши скорее! Люблю, Эмма.

Я задумался, что бы могло значить это „или может быть“»?

Я рассмотрел фотографии, которые она прислала. На обратной стороне каждой была пара строчек с описанием. Первым шел снимок двух викторианского вида леди, стоявших перед полосатым шатром с вывеской «СТРАННОСТИ». На обратной стороне Эмма написала: «Мисс Рисовая птица и мисс Гагара открыли передвижную выставку, позаимствовав некоторые из старых артефактов Бентама. Теперь, когда странные могут путешествовать более свободно, они делают неплохой бизнес. Многие из нас так мало знают о собственной истории…»

Следующим было фото нескольких взрослых, спускающихся по узким ступеням к пляжу и лодке.

«На берегу Каспийского моря обнаружилась очень милая петля», — писала Эмма, — «и на прошлой неделе Ним и несколько имбрин отправились туда на лодочную прогулку. Хью, Гораций и я увязались с ними, но мы остались на берегу. С нас уже было достаточно лодок, нет уж, спасибочки».

На последнем снимке были две соединенные девочки-близнецы с огромными белыми бантами в волосах цвета воронова крыла. Они сидели бок о бок, оттягивая руками в сторону края блузок, чтобы продемонстрировать ту часть туловища, которой они были соединены.

«Карлотта и Карлита — сиамские близнецы», — гласила надпись на обороте, — «но не это в них самое странное. Их тела производят очень липкий клей, который крепче бетона, когда высохнет. Енох нечаянно сел на него и приклеил свой зад к стулу на целых два дня! Он так бесился, что я думала, у него лопнет голова. Жаль, ты это не видел…»

Я тут же написал ответ. «Что ты имела в виду под „или может быть“»?

Прошло десять дней, но от нее не было вестей. Я беспокоился, что она почувствовала, что зашла слишком далеко в своем письме, нарушила наш договор быть только друзьями, и сделала шаг назад. Я гадал, подпишет ли она свое следующее письмо «Люблю, Эмма» — двумя коротенькими словами, от которых я зависел теперь. Через две недели я задумался, будет ли вообще следующее письмо.

Затем почта перестала приходить вообще. Я, как одержимый, ждал, не появится ли почтальон, и когда он не показывался в течение четырех дней, я понял, что что-то случилось. Мои родители всегда получали тонны каталогов и счетов. Я заметил, так беспечно, как смог, что кажется странным, что мы не получаем почту последнее время. Мой отец промямлил что-то про общенациональный выходной и сменил тему. И тогда я заволновался по-настоящему.