Миры Роберта Хайнлайна. Книга 4

Хью передумал просить у Мемтока кровать для нее. Он не хотел наводить Главного Управляющего на мысль, что это дитя интересует его в качестве связующего звена между женскими помещениями и Департаментом Древней Истории. Вместо этого он велел девушке каждую ночь устраивать себе постель на диване в жилой комнате.

Киска была огорчена. К этому времени она уже была уверена, что Хью мог бы воспользоваться ею не только как согревательницей постели в буквальном смысле слова, и считала, что он намеренно лишает ее возможности создавать ему комфорт и дарить наслаждение. Это пугало ее: если она не по душе хозяину, то вскоре может потерять самое лучшее из всех мест, которые когда-либо имела. Так что она не осмелилась сказать Мемтоку, что Хью отказывается пользоваться ее услугами. Она докладывала обо всем, кроме этого.

Киска плакала.

Ничего лучшего она не смогла бы придумать. Всю жизнь Хью не выносил женских слез. Он усадил ее на колени и объяснил, что она ему очень нравится (правда), что ему очень жаль, что он слишком стар, чтобы оценить в полной мере ее достоинства (ложь) и что присутствие кого-либо в постели мешает ему спать (полуправда); и еще: он очень доволен ею и хочет, чтобы она продолжала ему служить.

— А теперь вытри глазки и глотни вот этого.

Хью знал, что Киска принимает Счастье. Она получала свою порцию в виде жевательной резинки, в состав которой входил порошок. Многие слуги за работой предпочитали употреблять Счастье именно в таком виде, что позволяло им целый день находиться в состоянии приятного полуопьянения. Киска, узнав, что Хью не возражает против подобного времяпрепровождения, все дни напролет торчала у него, неустанно пережевывая резинку.

Выпив предложенный напиток, счастливая Киска отправилась спать, больше не беспокоясь о том, что хозяин хочет избавиться от нее. Таким образом прецедент имел место. После этого каждый вечер, за полчаса до того как ложиться спать, Хью давал ей немного Счастья.

Некоторое время он отмечал уровень в бутылке, чтобы убедиться, что Киска не прикладывается к ней в его отсутствие. Замков у него в помещении не было, хотя он, как один из старших слуг, обладал правом иметь их. Но Мемток счел целесообразным утаить от Главного Исследователя информацию об этой привилегии.

Когда Хью удостоверился, что Киска не потягивает напиток втихаря, он перестал беспокоиться. В самом деле Киску ужаснула бы даже мысль о том, что она может что-нибудь украсть у хозяина. Уровень ее самосознания был настолько мизерным, что пришелся бы впору маленькой мышке. Она была меньше чем никто и знала об этом; у нее никогда ничего не было своего, даже имени, пока Хью не дал ей его. Благодаря его доброте в ней стала пробуждаться личность, но сдвиг был едва заметен, и любая мелочь могла свести на нет все его усилия в этом направлении.

Хью, наполовину по наитию, укреплял привязанность Киски к себе. Она была умелой банщицей. В конце концов он сдался и разрешил ей тереть ему спину и регулировать воду для мытья, одевать его и заботиться о его одежде. Она оказалась еще и опытной массажисткой. Иногда ему даже приятно было чувствовать, как ее маленькие ручки разминают ему плечи и шею, затекшие после долгого дня, проведенного над книгами или у экрана ридера. Короче говоря, она старалась делать все, чтобы не быть бесполезной.

— Киска, а чем ты обычно занимаешься днем?

— В основном ничем. Прислуга из моей полукасты, если у нее ночная работа, днем, как правило, отдыхает. Поскольку я каждую ночь занята, мне разрешают до полудня оставаться в спальном помещении. Обычно я так и делаю, потому что наша начальница очень любит давать тем, кого она видит шляющимися без дела, какое-нибудь поручение. После полудня… Ну, естественно, я стараюсь никому не попадаться на глаза. Это самое лучшее. Безопасное.

— Понятно. Если хочешь, отсиживайся здесь. Вернее, если можешь.

Лицо ее просветлело.

— Если вы достанете мне разрешение, то смогу.

— Хорошо, достану. Можешь здесь смотреть телевизор… Хотя в это время еще нет передач. М-м-м… ты ведь не умеешь читать? Или умеешь?

— О, конечно, нет! Я бы никогда не осмелилась подать прошение.

— Хм… — Хью знал, что разрешение учиться читать не мог дать даже Мемток. Такое дело требовало вмешательства самого Их Милости, да и то после обязательного расследования причин возникновения такой просьбы. Более того, подобного рода противозаконные поступки могли оборвать тонкую нить, связывающую его с Барбарой, и окончательно лишить надежды воссоединиться с ней… Черт возьми, мужчина всегда должен быть мужчиной!

— У меня здесь есть свитки и экран. Ты хотела бы попытаться?

— Да защитит нас Дядя!

— Не поминай Дядю всуе. Если можешь держать свой язычок за зубами, то я научу тебя. Чего ты так испугалась? Я не заставляю тебя решать сразу. Сообщи мне, когда надумаешь. Только никому не говори.

Киска никому не сказала. Умалчивать она тоже боялась, но инстинкт самосохранения подсказал ей, что, доложив об этом, можно очень скоро распрощаться с безоблачным счастьем.

Киска стала для Хью чем-то вроде семьи. Она ласково провожала его на работу, вечером с улыбкой встречала, беседовала с ним, если ему хотелось пообщаться, и никогда не заговаривала первой. Вечера она обычно проводила перед телевизором — так Хью называл устройство, принцип работы которого он не мог понять.

Передача, транслирующаяся в цветном объемном изображении, начиналась ежевечерне, после молитвы, и продолжалась до отбоя. Большой экран был установлен в холле, где собирались слуги, а несколько малых экранов находилось в комнатах старших слуг. Хью не раз смотрел передачи, надеясь лучше понять общество, в котором ему предстояло жить. В итоге он пришел к выводу, что с таким же успехом можно представить себе жизнь Соединенных Штатов по многосерийному фильму «Пороховой дымок».

Чаще всего демонстрировались крикливые мелодрамы со стилизованным, как в китайском театре, действием. Обычно сюжет составляла история о верном слуге, который в финале героически погибал, спасая жизнь своему Повелителю.

Для обитателей подлестничного мира телевизор был вторым по назначению развлечением после Счастья. Киска обожала смотреть его, пережевывая при этом резинку и издавая приглушенные (чтобы не отвлекать склонившегося над книгой Хью) восклицания. После окончания передачи она растроганно вздыхала, с изъявлением величайшей благодарности принимала свою порцию Счастья, касалась на прощание рукой лба и отправлялась спать. Хью же еще некоторое время проводил за чтением.

Он очень много читал — каждый вечер (если только Мемток не наносил визита) и большую часть дня. Конечно, он отнимал время от переводов для Их Милости, но никогда не злоупотреблял этим. Ведь работа была единственной надеждой на будущее. Хью понял одно: для того чтобы делать грамотные переводы текстов, необходимо хорошо разбираться в современной культуре. В Летнем Дворце была библиотека, и когда он заявил, что ему для работы необходимо иметь к ней доступ, Мемток все устроил.

На самом деле Хью не сильно волновало качество переводов. Занимаясь научными изысканиями, он пытался найти ответ на вопрос, что же случилось с его миром и почему возник этот.

Поэтому на экране его устройства для чтения постоянно была проекция текста какого-нибудь свитка. Принцип работы со свитками Хью нашел просто-таки восхитительным: для чтения необходимо было всего-навсего опустить в устройство заряженный сдвоенный цилиндр и включить экран. Буквы бежали перед глазами с определенной скоростью, которую можно было регулировать, сообразуясь с собственными возможностями восприятия. При считывании исключалась потеря времени на возвращение к началу следующей строчки.

Хью постоянно наращивал темп чтения и в конце концов стал читать на Языке быстрее, чем на английском. Но он не находил того, что искал.

В изображении прошлого явно было стерто различие между фактом и выдумкой. Даже когда он выяснил, что война между Востоком и Западом, забросившая их сюда, датировалась 703-м годом до Великого Изменения, он все равно с трудом находил соответствие между миром, который был ему когда-то знаком, и «историей», заключенной в свитках.