Дрожь

Глаза Шелби настороженно сверкнули, совсем как когда она бывала в человечьем обличье. Такие уж у нас с Шелби были отношения; даже не помню, ссорились ли мы когда-нибудь. Я, как утопающий, цеплялся за свою человеческую суть — и за свою одержимость Грейс, — тогда как Шелби, облачившись в волчью шкуру, с радостью забывала все человеческое. Разумеется, на то у нее было множество причин.

Сейчас мы с ней стояли в этом сентябрьском лесу и наблюдали друг за другом. Она повела ушами, вбирая десятки звуков, недоступных моему человеческому слуху, и ноздри ее затрепетали: она пыталась определить, где я побывал. Я поймал себя на том, что вспоминаю ощущение палой листвы под лапами и терпкий, густой, дремотный запах осеннего леса, какими воспринимал их в волчьем обличье.

Шелби заглянула мне в глаза — поступок очень человеческий, учитывая, что мой ранг в стае был очень высок и такой вызов мне бросить могли только Пол или Бек, — и мне послышался ее человеческий голос, спрашивавший, как много раз прежде: «Неужели ты не скучаешь по всему этому?»

Я закрыл глаза, отгородившись от ее горящего взгляда и от собственных воспоминаний о своей волчьей ипостаси, и стал вспоминать Грейс, оставшуюся в доме. Ничто за всю мою жизнь в волчьем обличье не могло сравниться с прикосновением руки Грейс к моей руке. Я немедленно облек эту мысль в слова, а слова сами собой сложились в стихи:

Ты — моя смена времен года,

Ты — моя осень, зима и лето.

Весной я теряю себя с тобой,

Но как прекрасна утрата эта! [2]

За ту секунду, которая ушла у меня на то, чтобы сочинить эту строфу и придумать к ней музыку, Шелби бесшумно скрылась в чаще.

Ее исчезновение, такое же неслышное, как и появление, напомнило мне о том, насколько я уязвим, и я поспешно поковылял к сарайчику, где хранилась моя одежда. Много лет назад мы с Беком по бревнышку перетащили старый сарай с его заднего двора на небольшую полянку в чаще леса.

Внутри хранился обогреватель, лодочный аккумулятор и несколько пластмассовых контейнеров, на каждом из которых значилось чье-то имя. Я открыл контейнер с моим именем и вытащил из него набитый рюкзак. В других контейнерах хранились еда, одеяла и запасные аккумуляторы — снаряжение, позволяющее какое-то время прожить в этой хижине, пока не примут человеческий облик все остальные члены стаи, — я же хранил в своем все необходимое для побега. Все, что было в этом рюкзаке, предназначалось для того, чтобы помочь мне как можно быстрее вернуться к человеческой жизни, и вот за это Шелби и не могла меня простить.

Я торопливо натянул одну поверх другой несколько футболок с длинным рукавом и джинсы; чересчур большие сапоги, позаимствованные у отца Грейс, сменил на шерстяные носки и стоптанные кожаные ботинки, сунул в карман кошелек с заработанными за лето деньгами, а все остальное запихнул в рюкзак. Я закрывал за собой дверь, когда краешком глаза заметил промелькнувший рядом темный силуэт.

— Пол, — сказал я, но черный волк, вожак нашей стаи, уже исчез. Сомневаюсь, чтобы он вообще меня узнал: для него я теперь был всего лишь еще одним человеком в нашем лесу, несмотря на смутно знакомый запах. У меня защипало в носу. В прошлом году Пол превратился в человека только в конце августа. Может, в этом году он вообще не превращался.

Я знал, что мне самому оставалось считаное число превращений. В прошлом году я превратился в человека в июне, хотя в позапрошлом это случилось ранней весной, еще до того, как сошел снег. А в этом году? Сколько еще мне пришлось бы ждать возвращения в собственное тело, не подстрели меня Том Калпепер? Я и сам толком не понимал, каким образом это помогло мне обрести человеческий облик в такую прохладную погоду. Я помнил, как было холодно, когда надо мной склонилась Грейс с полотенцем в руках. Лета не было уже давным-давно.

Буйство осенних красок повсюду вокруг хижины показалось мне теперь издевательством — свидетельство того, что миновал целый год, а я даже не заметил. Я вдруг с внезапной ужасающей уверенностью понял, что это мой последний год.

То, что я лишь сейчас познакомился с Грейс, казалось жестокой насмешкой судьбы.

Думать об этом не хотелось. Я бегом вернулся к дому, удостоверился, что машин родителей Грейс по-прежнему нет на месте. Войдя в дом, я на миг задержался перед дверью в спальню, потом долго слонялся по кухне, заглядывая в шкафчики, хотя есть мне на самом деле не особенно хотелось.

«Признайся. Тебе просто страшно туда возвращаться».

Мне отчаянно хотелось снова ее увидеть, этот непреклонный призрак, который долгие годы не давал мне покоя в лесу. Но я боялся, что, когда я окажусь с ней лицом к лицу в беспощадном свете дня, все изменится. Или, того хуже, ничего не изменится. Вчера вечером я истекал кровью у нее на крыльце. Спасти меня мог кто угодно, не обязательно она. Сегодня же мне было нужно нечто большее. А вдруг я для нее просто жалкая ошибка природы?

«Ты мерзкая тварь. Ты отвратителен. Ты исчадие ада. Где мой сын? Что ты с ним сделал?»

Я закрыл глаза, не понимая, почему, думая о всем том, что потерял, я не вспоминал о моих родителях.

— Сэм?

Услышав собственное имя, я подскочил от неожиданности. Грейс снова позвала меня из своей комнаты, еле слышно, почти шепотом, недоумевая, куда я мог подеваться. В голосе у нее не было страха.

Я открыл дверь и оглядел комнату. В ярком свете позднего утра стало понятно, что это комната взрослой девушки. Ни намека на розовый цвет, никаких мягких игрушек, даже если когда-то они у нее и были. Фотографии деревьев на стенах, все в строгих черных рамках. Черная мебель, прямоугольная и очень практичная на вид. Несколько полотенец, сложенных аккуратной стопочкой на комоде рядом с часами, тоже черно-белыми, в обтекаемом корпусе, и кипа библиотечных книг, в большинстве своем документалистика и детективы, судя по названиям. Сложенных не то в алфавитном порядке, не то по толщине.

До меня вдруг дошло, насколько мы разные. Мне подумалось, что если бы мы с Грейс были предметами, она была бы точнейшими электронными часами, идущими по лондонскому времени, а я — стеклянным шаром со снежинками внутри, тронь — всколыхнутся непрошеные воспоминания.

Я попытался выдавить из себя что-нибудь, что не прозвучало бы как приветствие навязчивого поклонника из животного мира.

— Доброе утро, — произнес я наконец.

Грейс уселась в постели; волосы у нее с одной стороны курчавились, с другой были примяты, в темных глазах светилась неприкрытая радость.

— Ты все еще здесь! Ой, ты успел одеться! То есть переодеться.

— Я сходил за одеждой, пока ты спала.

— А сколько сейчас времени? Ой-ой-ой. Я проспала школу.

— Сейчас одиннадцать.

Грейс охнула, потом пожала плечами.

— Представляешь, с тех пор как я перешла из начальной школы в среднюю, я ни одного урока не пропустила. В прошлом году мне даже грамоту за это дали.

Она выбралась из постели; в ярком солнечном свете я не мог не заметить, какая на ней облегающая и невыносимо сексуальная маечка. Я отвернулся.

— Знаешь, вовсе не обязательно так скромничать. Я же не голая. — Остановившись перед шкафом, она подозрительно оглянулась на меня. — Ты ведь не видел меня голой?

—Нет! — ответил я чересчур поспешно.

Она ухмыльнулась моей лжи и вытащила из шкафа джинсы.

— Что ж, если ты не планируешь увидеть это еще раз, советую отвернуться.

Я упал на кровать и уткнулся лицом в прохладные подушки, пахнувшие ею. Я слушал, как она одевается, и сердце у меня колотилось как ненормальное. Я виновато вздохнул, не в силах прикидываться дальше.

— Я не нарочно.

Заскрипели пружины матраса, и она плюхнулась рядом со мной.

— Ты всегда такой совестливый?

— Я хочу, чтобы ты считала меня приличным человеком, — буркнул я в подушку. — Если я скажу, что видел тебя голой, когда еще был волком, это не поможет мне достигнуть цели.