Дрожь

— Чем ты питаешься?

— Крольчатами. — Она нахмурилась, и я с ухмылкой добавил: — И взрослыми кроликами тоже. Я против дискриминации кроликов по возрастному признаку!

Следующий вопрос проследовал без промедления.

— Что было у тебя на морде в тот вечер, когда ты позволил мне прикоснуться к тебе?

Голос у нее не изменился, но глаза чуть сузились, как будто она не была уверена, хочет ли узнать ответ.

Мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить ту ночь: ее пальцы, погруженные в мой мех, ее дыхание, от которого колыхались тонкие волоски у меня на морде, приправленное чувством вины удовольствие находиться так близко к ней. Парнишка! Тот самый, которого укусили. Вот о чем она спрашивала на самом деле.

— Ты хочешь сказать, что у меня на морде была кровь?

Грейс кивнула.

Я испытал легкий укол обиды за то, что она задала этот вопрос, но не задать его она не могла. У нее были все причины не доверять мне.

— Она была не его... не того парнишки.

— Не Джека, — уточнила она.

— Не Джека, — повторил я. — Я знал о нападении, но не участвовал в нем.

Мне пришлось глубже погрузиться в собственную память, чтобы вспомнить, откуда взялась кровь у меня на морде. Мой человеческий рассудок услужливо подсовывал логичные ответы: кролик, олень, сбитая машиной на шоссе мелкая живность,— и все они начинали немедленно перевешивать мои действительные волчьи воспоминания. В конце концов я извлек из глубин своей памяти настоящий ответ, хотя поводов гордиться собой он мне не давал.

— Она была кошачья. Кровь. Я поймал кота.

Грейс перевела дух.

— Ты не расстроилась, что это был кот? — спросил я.

— Тебе же нужно было что-то есть. Если это был не Джек, мне все равно, кто это, хоть валлаби, — пожала плечами она.

Однако я видел, что Джек по-прежнему занимает ее мысли. Я попытался извлечь из памяти те крохи, которые были мне известны о нападении; мне ужасно не хотелось, чтобы она плохо думала о моей стае.

— Вообще-то он сам их спровоцировал, — сказал я.

— Что-что он сделал? Ты же сказал, что тебя там не было!

Я покачал головой и попытался объяснить ей.

— Мы не можем... когда мы волки... когда мы общаемся, это обмен образами. Ничего сложного. И только на небольших расстояниях. Но если мы находимся неподалеку друг от друга, то можем передать другому волку какой-то образ. В общем, те волки, которые напали на Джека, показали мне, как это было.

— Вы умеете читать мысли друг друга? — с недоверием в голосе переспросила Грейс.

Я решительно покачал головой.

— Нет. Я... это трудно объяснить, когда я челове... когда я — это я. В общем, когда мы превращаемся в волков, наше сознание тоже изменяется. У нас нет абстрактных понятий. Речь не идет о вещах вроде времени, имен и сложных чувств. Это все исключительно для охоты или для того, чтобы предупреждать друг друга об опасности.

— И что ты видел про Джека?

Я опустил глаза. Это было очень странное ощущение — пытаться воскресить волчьи воспоминания в человеческом рассудке. Я принялся перебирать смутные образы, сохранившиеся в моей памяти, и лишь сейчас до меня дошло, что красные кляксы на волчьих шкурах были пулевыми ранами, а пятна у них на мордах — кровью Джека.

— Некоторые волки передали мне картины, как он их ранит. Из... из ружья? Видимо, у него было пневматическое ружье. Он был в красной рубахе. Волки плохо распознают цвета, но красный мы различаем.

— Но зачем ему это понадобилось?

Я покачал головой.

— Не знаю. Подобные вещи мы не обсуждаем.

Грейс молчала; наверно, все еще думала про Джека. Мы сидели в напряженной тишине, пока я не начал беспокоиться, не расстроилась ли она. И тут она произнесла:

— Значит, получить подарки на Рождество тебе не удается.

Я смотрел на нее, не зная, что ответить. Рождество существовало где-то в другой жизни — в той, которая была у меня до волков.

Грейс уткнулась взглядом в руль.

— Просто я подумала, что на лето ты все время куда-то исчезал, и я всегда любила Рождество, потому что знала, что ты точно объявишься. В лесу. В волчьем обличье. Наверное, это потому, что зимой холодно. Но это значит, что ты никогда не получаешь подарков на Рождество.

Я покачал головой. Я превращался в волка еще даже до того, как магазины начинали украшать к праздникам.

Грейс нахмурилась.

— Ты думаешь обо мне, когда превращаешься и волка?

Когда я превращался в волка, то становился воспоминанием о человеке, способным лишь тщетно цепляться за обрывки бессмысленных слов. Мне не хотелось говорить ей правду о том, что я не мог даже удержать в памяти ее имя.

— Я думаю о том, как ты пахнешь, — сказал я то, что было правдой.

Я протянул руку и поднес к носу несколько прядей ее волос. Запах ее шампуня напомнил мне о том, как пахнет ее кожа. Я сглотнул и отпустил ее волосы.

Грейс проследила взглядом за моей рукой и тоже сглотнула. Сам собой напрашивающийся вопрос — когда я снова превращусь в волка — висел в воздухе между нами, но ни она, ни я не произнесли его вслух. Я пока не был готов говорить об этом. При мысли о том, что я лишусь всего этого, у меня щемило сердце.

— Понятно, — произнесла она наконец и положила руку на руль. — А ты умеешь водить машину?

Я достал из кармана джинсов бумажник и протянул ей.

— Власти штата Миннесота считают, что да.

Она вытащила мое водительское удостоверение, полюбовалась им с расстояния вытянутой руки и прочитала вслух:

— Сэмюэль Рот. Надо же, они даже действующие, — добавила она с каким-то изумлением в голосе, глядя на права. — Видимо, ты все-таки настоящий.

— Ты до сих пор в этом сомневаешься? — рассмеялся я.

Вместо ответа Грейс протянула мне бумажник и спросила:

— Это твое настоящее имя? Разве тебя не считают погибшим, как Джека?

Мне не слишком хотелось об этом говорить, но я все равно ответил.

— У меня немного другой случай. Меня покусали не так сильно, и кто-то из случайных прохожих меня отбил. В отличие от Джека меня не объявляли мертвым. Так что — да, это мое настоящее имя.

Грейс задумалась; я дорого бы дал, чтобы узнать, о чем. Потом она вдруг вскинула на меня внезапно помрачневшие глаза.

— Значит, твои родители в курсе про тебя? Поэтому они и...

Она осеклась и прикрыла глаза. Горло у нее дернулось.

— После укуса тебя несколько недель колбасит, — сказал я, избавив ее от необходимости договаривать. — Видимо, действие волчьего токсина. Он изменяет твое тело. Я все время превращался в волка и обратно, вне зависимости от того, было мне тепло или холодно. — Я помолчал; картины прошлого мелькали у меня перед глазами, точно снимки, сделанные кем-то другим. — Они решили, что в меня вселились бесы. Потом потеплело, и мне стало лучше, ну, то есть я стабилизировался, а они решили, что я исцелился. Видимо, при помощи божественного вмешательства. До зимы. Какое-то время они пытались добиться от церковников, чтобы те что-нибудь со мной сделали, а потом решили действовать самостоятельно. Теперь оба отбывают пожизненные сроки. Нас убить сложнее, чем большинство обычных людей, но они об этом не подозревали.

Лицо у Грейс стало какого-то зеленоватого цвета, костяшки на руке, которой она сжимала руль, побелели.

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Прости, — сказал я совершенно искренне. — Давай поговорим о машинах. Ты уже решила, что будешь брать эту? Ну, то есть если у нее с ходовой все в порядке.

Я ничего не понимаю в машинах, но могу хотя бы состроить из себя знатока. «Все в порядке с ходовой» — примерно в таком духе мог бы выразиться человек, который разбирается в этом вопросе.

Она ухватилась за эту тему, поглаживая руль.

— Да, она мне нравится.

— Выглядит она по-уродски, — заявил я великодушно. — Зато, судя по всему, никакой снег ей нипочем. А если ты случайно собьешь оленя, она только чихнет и поедет дальше.

— К тому же у нее очень милое переднее сиденье, — подхватила Грейс. — То есть я могу просто... — Грейс придвинулась ко мне, легонько опершись ладонью на мое бедро, и очутилась от меня на расстоянии дюйма, так близко, что я ощутил на губах ее дыхание. Так близко, что я почувствовал: она ждет, чтобы я тоже придвинулся к ней.