999. Последний хранитель

— Я тебя понимаю, ты прав. Климат сильно поменялся. Думаю, это произошло из-за усиления влияния на Папу кардинала Борджа. Мне доложили, что в прошлое воскресенье они даже мессу служили вместе. И я убежден, что зверствами инквизиции управляет именно испанец. Точно так же в Испании, с благословения их величеств Фердинанда и Изабеллы, делает погоду Торквемада.

— Мне надо уехать, Ферруччо. А может, ты и прав, не надо было сюда приезжать.

— У тебя была цель всей жизни. Я тебе не советовал, потому что люблю тебя и вижу, каким опасностям ты можешь себя подвергнуть, но сам поступил бы точно так же.

— Я принес с собой только разрушение и смерть. Даже убил.

— Ты защищался. Джулиано заслужил свою смерть. В любом случае, обеспечив безопасность Джироламо, мы все вместе отправимся во Флоренцию. Я женюсь на Леоноре, если она захочет.

— Я не поеду во Флоренцию.

— Хочешь вернуться в Мирандолу?

— Нет, у меня другая идея. Есть еще одна земля, где семена могут взойти. Это Париж. Рим — не единственный город в мире.

Среди ночи Джованни вскочил и сел на краю постели. Рубашка взмокла от пота. Ему опять приснилось нежное лицо Маргериты и рот, который говорил самые нежные слова, которые он когда-либо слышал. И он никак не мог запомнить эти слова. В голове раздавались проклятия, что выкрикивал ему Джулиано Медичи, пока его тело корчилось в пламени. Их похоронили вместе в стенах монастыря. Сон окончательно пропал, а ночь была длинной. Он подошел к окну, распахнул ставни и залюбовался луной во второй четверти. Темная сторона напомнила ему о том, что миновало, а светлая — о том, что жизнь еще ему многое приготовит.

* * *

Та же луна наполнила голубыми отблесками спальню в палаццо Борджа. Все огни только что погасили. Под окнами медленно катился Тибр. Тишину нарушали только голоса лодочников, по ночам потихоньку перевозивших контрабанду.

Помочившись, Джулия Фарнезе тихо вернулась в постель и увидела открытые глаза кардинала.

— Я вас разбудила? Что с вами, мой господин? Какие мысли вас тревожат?

Голый волосатый живот кардинала приподнялся в глубоком вздохе. Он вглядывался в любовные сцены на потолке, но ничего не видел. Тогда он повернулся к возлюбленной, одетой в белую льняную сорочку, украшенную арабским узором, сквозь которую просвечивало тело.

— Нет, все хорошо. Процессы идут, приговоры выносятся. Франческетто зализывает раны. В должности вице-канцлера моя позиция неприступна.

— А когда вы станете канцлером?

— Цветочек мой, канцлером может быть только Папа.

— Значит, вам так надо стать канцлером, что вы перестали чувствовать мою любовь?

— Ах, Джулия, ты ничего не понимаешь, совсем еще ребенок.

Родриго поднялся, набросил на ночную сорочку легкий халат из красной камчатой ткани и начал ходить взад-вперед по комнате.

— Я стал чувствовать, что старею, представляешь? Я же ровесник Иннокентия, понимаешь? Я не могу ждать так долго. То он говорит, что болен и вот-вот умрет, то пирует, как тридцатилетний. Боюсь, что он может выдать тайну, когда червь французской хвори окончательно поразит его мозг, а не только кишки.

— Какую тайну, господин?

Джулия устала. Она выпрямила ноги, потянулась, взялась за колонны балдахина и выгнула спину. Борджа увидел ее в позе распятой и почувствовал нарастающее желание.

— Великую тайну, которая должна остаться тайной, Джулия. Даже для тебя. Тайну, к открытию которой близко подошел этот философ-фанатик, граф Мирандола. Но еще немного — и он перестанет что-нибудь значить, когда его тело будет погребено в катакомбах Святого Петра.

— Граф Мирандола — это тот высокий юноша с длинными золотыми локонами? Тот, кого осудили за его «Тезисы»?

— А ты много знаешь. И вижу, ты знакома с графом. В чем дело? Может, он тебе нравится?

— Я ваша, господин, душой и телом. Когда мое тело грешит с вами, душа радуется.

— Тогда пусть наши души возрадуются вместе.

В эту ночь наслаждение наполнило ее тело, и она в мыслях вернулась к юноше, которого увидела несколько месяцев назад на празднике в палаццо делла Ровере. Тогда он поразил ее гривой белокурых волос и взглядом, одновременно нежным и суровым. И ей больно было думать, что скоро этот красавец станет пищей для червей.

~~~

Прато

Среда, 27 октября 1938 г.

В репродукторе гремел голос Бенито Муссолини:

— Товарищи по оружию! Дипломаты напрасно стараются спасти Версальский мир. Европа, созданная в Версале с ужасающим непониманием географии и истории, агонизирует. Ее судьба решится на этой неделе. В ближайшие дни появится новая Европа, где будут царить всеобщая справедливость и согласие между народами. Черные рубашки! Мы, представители фашизма, — за эту новую Европу.

Грохот аплодисментов, казалось, никогда не кончится, и Клык воспользовался паузой, чтобы пропустить стаканчик вина. Когда он вернулся к приемнику, аплодисменты еще гремели. Наконец они затихли, и диктор объявил о смене программы.

— А теперь послушайте новинку, имевшую большой успех в Италии. «Ты вернешься» маэстро Дино Оливьери прозвучит в исполнении Галлиано Мазини.

Клык убавил звук. Он не переносил слащавых песенок, поэтому почесал в голове и отправился на кухню, где что-то рисовал Трензель. Этот медведь не мог поддержать разговор, но если брал в руки карандаш, то у него получались такие красивые картинки, что от фотографии не отличишь.

— Ты что рисуешь?

Трензель улыбнулся, как улыбается гордый собой ученик перед учительницей.

— Этот дом, деревья вокруг. А тут в окно выглядываешь ты.

— Дай посмотреть.

Да, из окна высовывался человек, который будто наблюдал за рукой, рисовавшей его. Это был действительно он. Вытянутое лицо, белобрысые патлы… Все это каким-то чудом изображено буквально двумя-тремя линиями.

— Ну ты даешь!..

— Спасибо, — отозвался Трензель, продолжая рисовать.

Клык не знал, что и сказать. Ему хотелось поболтать, отвлечься, но с напарником этот номер не проходил.

— Я слышал речь Муссолини, — сказал Трензель, не отрывая глаз от листка бумаги.

— Он, конечно, молодец. Вовсе я его не критиковал. Просто так сказал, чтобы сказать. Мы уже целую неделю держим здесь этого парня, и мне это не нравится.

— Шесть дней.

— Какая разница? Почему Цугель до сих пор не говорит, что с ним делать?

— Может, он и сам не знает?

— Ты мне очень помог. Вот возьму и выгоню его отсюда.

— Если надо, я тебе еще помогу.

— Конечно. А ты как думал? Что можно в одиночку? Тихо! Опять дуче говорит.

Клык бегом вернулся в гостиную и пытался прибавить звук, но у него ничего не вышло. Похоже, проблема заключалась в приемнике. Он хорошенько стукнул по бокам деревянного ящика, и звук появился.

Вождь фашизма уже заканчивал речь:

— Мы не должны заключать оборонительных соглашений. Это нам ни к чему, потому что на тоталитарные государства никто не собирается нападать. Мы хотим создать союз, чтобы изменить географическую карту мира.

Снова загремели аплодисменты, и на этот раз приемник выключился.

— Ничего не понимаю! Сначала он говорит о всеобщем мире, а потом — о перекраивании географии.

— В школе у меня с географией был порядок.

Клык посмотрел на приятеля и покачал головой. Здоровенный, как запряжной конь, но и рассуждает, как животное. Он попытался подначить парня:

— Слушай, Трензель, нарисуй мне голую бабу.

Тот залился краской до корней волос и ответил:

— Нет, голую бабу не буду.

— Тогда подвигай ушами.

Несколько месяцев назад они ходили в кино на комедию про Стенлио и Оллио. Когда вышли из зала, Трензель продемонстрировал, что умеет шевелить ушами не хуже маленького худышки из комической пары. Он улыбнулся и подвигал ушами.