999. Последний хранитель

— Здорово, — сказал Клык.

Но ему стало скучно, и он решил пойти поглядеть на пленника. Взяв пистолет, он спустился в подвал, где сидел связанный Вольпе. Не похоже было, что тот может отколоть какой-нибудь номер, но осторожность никогда не помешает. Если хочешь сделать карьеру в OVRA, надо, чтобы тебе доверяли. Любой промах с немецкими братьями по оружию мог все испортить. Он повернул выключатель, и лампочка, свисавшая с потолка, тускло засветилась.

— Эй, ты, вставай!

Джованни Вольпе был пристегнут цепью к висящей на стене железной балке. Длины цепи едва хватало, чтобы он мог вытянуться на старом, изъеденном мышами матрасе. Пленник не пошевелился.

— Эй ты, я сказал встать!

Ему ответил голос, абсолютно равнодушный ко всем угрозам:

— А если не встану? Что, убьешь?

Клык остался на безопасном расстоянии.

— Я только проверяю, жив ты или нет. А решаю здесь не я.

— Верно. Ты исполнитель, лакей при великом товарище по оружию. Как ты его называл? Ах да, как положено по рангу, герр Цугель.

Джованни вытянул руку в фашистском приветствии, звякнув цепью. Клык почувствовал, как в нем закипает гнев, и стиснул в кулаке пистолет. В этот момент случилось нечто совсем непредвиденное. Вольпе вскочил и бросился на него, хотя и понимал, что все равно не достанет. Перепуганный Клык выстрелил, целясь ему прямо в грудь. Джованни закричал, но не от боли. Это был победный вопль человека, выигравшего свой последний бой. Потом голова его свесилась, тело дернулось.

Клык выстрелил еще раз, в голову. В рыжих волосах расплылось темно-красное пятно. Пуля двадцать второго калибра пробила череп, но не снесла его. Клык попятился, повернулся и побежал вверх по лестнице. Он дрожал, ему нечем было дышать.

Напарник увидел его, ничего не сказал и снова принялся рисовать.

— Слушай, Трензель, — с трудом выдавил Клык. — Я натворил делов! Убил Вольпе, но не нарочно.

— Это ты зря. Надо было подождать, пока Цугель прикажет. А потом мы его вместе завалили бы.

Трензель даже не поднял глаз от рисунка, словно это его не касалось.

— Господи, Трензель, я и сам это знаю! Нам надо избавиться от трупа, спрятать его так, чтобы никто не нашел.

— А что мы скажем Цугелю?

— Не знаю. Но его никто не должен найти.

— А ты уверен, что он мертв?

Клык снова увидел темное пятно в рыжих волосах.

— Еще как, черт побери! Куда бы нам его вывезти?

— А зачем? Можем закопать прямо в подвале.

Все это время Трензель не отрывался от рисунка, но его лошадиный мозг выдал правильную вещь.

— Ты гений!

— Я просто хочу тебе помочь. Тем более что почти закончил рисунок. Гляди, вот подвал и этот тип. Тебе нравится?

Клык заметил, с какой точностью был изображен Вольпе в цепях, и похолодел от ужаса. На черно-белой картинке угадывалась даже рыжина волос. Он выхватил листок из рук Трензеля и порвал в клочки.

— Мой рисунок!..

Трензель посмотрел на клочки бумаги, рассыпанные по полу, и выражение его лица поменялось. Глубокая печаль сменилась в его выпуклых глазах бешеной ненавистью.

— А вот этого не надо делать было… — произнес он бесцветным голосом.

— Глупое животное! Подумай!.. Если бы кто-нибудь нашел твой рисунок? Дай-ка мне лучше руку.

— Этого не надо было делать, — повторил Трензель, встал со стула и угрожающе двинулся на приятеля.

— Ты что делаешь, жирное безмозглое животное! Убери руки!

Но было уже поздно. Огромные ладони Трензеля как клещи стиснули ему горло. Клык попытался закричать, но мертвая хватка лишила его дыхания. Он заметил в глазах напарника безумный огонек и понял, что выбора у него нет. Он упер дуло «беретты» Трензелю в живот и выпустил последние пули. Сильные пальцы все еще сжимали ему горло. Клык почувствовал, что теряет сознание. Потом хватка ослабла, и Трензель упал навзничь. На лице его застыло удивление.

Клык пришел в себя и, пошатываясь и кашляя, выбрался из дома. Рядом никого не было. Он сел в машину и повернул ключ в замке зажигания. Мотор сразу заработал, и «балилла» понеслась по немощеной улице, поднимая тучу пыли. Впереди был закрытый поворот. Клык затормозил и правильно сделал, потому что иначе налетел бы на телегу, запряженную быком. Крестьянин поднимал солому, упавшую на землю. Клык несколько раз нажал на клаксон, но тот не обратил на сигнал ни малейшего внимания. Тогда он открыл окно и нацелил в крестьянина «беретту», вынудив его быстро отвести телегу к обочине.

Машина умчалась, но крестьянин успел разглядеть надпись «Рим» и пятизначный номер. Этих он хорошо знал, с ними приходилось считаться. Он провожал машину взглядом, пока она не скрылась за поворотом, потом сплюнул на землю.

~~~

Рим

Понедельник, 16 июля 1487 г.

Ферруччо не особенно доверял служанке и всегда боялся, что она разболтает что-нибудь о хозяевах, желая придать себе важности. По этой причине он, как простой слуга, в этот понедельник отправился на рынок, где купил свежих фруктов, зелени, хлеба и мяса, а также две вазы для цветов, которые ему заказала Леонора. Сейчас де Мола был спокоен, а три дня назад, когда перед домом остановилась повозка, пережил несколько долгих неприятных моментов. Ранним утром на эту телегу грузили мебель и ковры. В одном из них прятался Джироламо Бенивьени. Весь товар, включая поэта, погрузили на баржу, стоявшую на якоре у пристани Тиберина, и перевезли в старый порт Траяна. Там на якорной стоянке уже ждала «Санта-Марта», суденышко совсем небольшое, но снабженное широким квадратным парусом и солидным рядом весел. Ферруччо ехал за повозкой, держась на расстоянии, но в порту спешился и расплатился с капитаном. Он удостоверился, что Джироламо, как и было договорено, хорошо спрятан внутри бочонка до тех пор, пока таможенная стража не закончит осматривать груз. Через пятнадцать дней «Санта-Марта» вернется. Если Джироламо подтвердит, что прибыл живым и здоровым, то капитан получит еще столько же. Теперь оставалось только ждать.

Ферруччо был единственный, кто мог относительно безнаказанно перемещаться по Риму, хотя и делал это с осторожностью. У Леоноры и Джованни, напротив, было множество причин не показываться на улице, чтобы их не узнали. Сидя целыми днями взаперти, они пристрастились к долгим беседам, и между ними установилась новая близость, основанная на взаимном доверии. Леоноре хотелось все знать, ее любопытство оказалось ненасытным. Она была поражена и очарована, когда попросила Пико объяснить истинное значение его исследований. Джованни рассказывал ей, как постепенно пришел к открытию тайны Великой Матери, первородной Создательницы всего сущего. Леонору изумила и привела в восторг мысль о том, что начало всех начал заключено в женском образе и не имеет ничего общего с суровым бородатым Богом, который остался в дураках.

День ото дня ее вопросы и наблюдения становились все точнее и убедительнее:

— Отец, Сын и Дух Святой для церкви — единая субстанция. А Марию, женщину, в молитвах называют Матерь Божья. Разве не абсурд?

— Ты абсолютно права, это бессмыслица. Но подумай о молитве Святой Девы как о способе, которым Мать явила себя миру, пользуясь земным образом. А может быть, кто-то намеренно воспользовался плодом ее чрева, чтобы тот вырастал в тени. Имя нарицательное Матерь Божья родилось в ходе Эфесского собора. С тех пор прошло более тысячи лет.

— Значит, когда монахини учили меня молиться Божьей Матери, они были ближе к истине, чем могли предположить.

Джованни улыбнулся и кивнул:

— Они действительно многого себе не представляли. Зато об этом знал Алигьери, тосканский поэт.

— Я знаю его «Божественную комедию», читала ее в монастырской библиотеке.

— Если бы монашки понимали, какая ересь содержится в этой книге, они бы ее сожгли.