Младший брат

— Странное вы что-то говорите, Хэлен,—проворчала Сара.—-Конечно, лучше бы эти красные не нападали на Южный Вьетнам. И бензин дорогой, правда. Но всякое в жизни случается, бывало и хуже.

— Вы идеалистка, Сара. Вам как мелким собственникам не понять трагедии рабочего, выброшенного на улицу. Будет кризис. И посмотрим тогда, как этот хваленый средний класс, все эти гнилые истеричные интеллигентишки покажут свою истинную сущность, сбросят, как гремучая змея, свою либеральную шелуху. Увидите, как в нашей замечательной стране, которой должен бы владеть американский народ, а не кучка эксплуататоров...

— Что же вы не зашли вчера к Митчеллам? — сказал Коган. — Мы как раз говорили об энергетическом кризисе.

— Меня не приглашали.— Побледневшая Хэлен покосилась на Марка, потом на Гордона, который штудировал одну из подобранных в Домодедове брошюрок. — А что, вы собирались отдыхать? Все вместе?

— В Тбилиси приходите к нам в номер. Будем опять пить это хорошее вино. Марк, как называлось вчерашнее вино?

— «Гурджаани».

— Вот-вот, «Гурджаани»,—с удовольствием повторил Коган.— Марк, а скажи, пожалуйста, кому в Советском Союзе мешает частная торговля? Вот наш магазин, скажем, где мы с Сарой и с мальчиками работаем, только на субботу нанимаем двух человек?

— Что вам сказать...

Марк замолчал и вместо продолжения просто посмотрел в глаза представителю мелкой буржуазии долгим, честным, донельзя усталым взглядом. Тот переглянулся, в свою очередь, с Сарой, и вопросов больше не задавал.

Зычным голосом стал Марк созывать свое стадо, велел ему отправляться обедать, а сам в переполненном троллейбусе поехал на Главпочтамт. Телеграммы от невесты там не оказалось, а у входа в гостиницу голодного и злого Марка вдруг подозвал с лавочки крепкий мужичок со щетинистыми бесцветными усами, в синих мешковатых брюках, в синем же шевиотовом пиджачке. Когда он, отложив свою «Сочинскую правду», махнул рукою Марку, на указательном пальце блеснул солидных размеров перстень дутого золота.

—Эй, молодой человек! Марк безо всякой охоты подошел к скамейке.

— Соломин ваша фамилия?

— Ну?

— У меня к вам разговорчик. Давайте-ка пройдем на другую лавочку, в тень. А то знаете, народ ходит...

— Вы, собственно, кем будете?

Вместо ответа мужичок, как и следовало ожидать, раскрыл перед носом Марка свое удостоверение.

— Ладно, — вздохнул переводчик Соломин, — только учтите, меня туристы ждут. У нас в час обед.

— Подождут.— Мужичок встал со скамейки и, ласково придерживая Марка под локоть, повел его куда-то в сторону, в тень магнолий.— Аппетит лучше будет. Да вы не беспокойтесь, товарищ Соломин. Разговор у нас будет короткий, совсем, в сущности, незначительное время займет наша с вами сердечная беседа. Я вас вчера вечером искал, да телефон не отвечал, хоть ты тресни...

Глава шестая

Неторопливо выходили на ресторанную эстраду холеные музыканты во фраках с серебряной нитью, стучал согнутым пальцем по микрофону певец в шикарных бакенбардах, и флейтист, достав инструмент из кожаного футляра, издал несколько резких писклявых звуков, странно разнесшихся в полупустом зале. Наскоро уничтожив ужин, Марк скрылся в подсобке. Во время командировок он существенно расширял масштабы своих ресторанных операций, и сэкономленные сегодня на туристических желудках сорок рублей собирался превратить в то, что на казенном языке ревизоров, следователей и прочей скучной публики называется буфетной продукцией. В оправдание его можно сказать, что выкроенные деньги или спиртное он все равно изводил на американцев, хотя и не без дальнего прицела на более обильные чаевые. Непростая была механика. Нынешним вечером обещал он, например, отказавшихся идти в лилипутский цирк покатать на теплоходе, для чего и разжился в буфете шампанским и какими-то подозрительной мягкости шоколадками.

— Странные вещи творятся со мною, Клэр.— Крошечный теплоход, сделав крутой поворот, заскользил вдоль берега. — Я, кажется, разлюбил праздники. Ты заметила, какие толпы у нас в стране осаждают двери ресторанов, магазинов? Всем хочется праздника. Вот наступает он — и всегда оказывается беднее и скучнее, чем мечталось. И кончается вдобавок. И жизнь снова сереет.

— Почему сереет? Это цвет Аида, а мы еще живые, нет? И разве работа твоя не праздничная?

— Как у повара в ресторане,—усмехнулся Марк.—Вы же ее не видите. Мне частенько говорят: хорошо путешествовать задаром да еще деньги за это получать. А сколько я мотаюсь по задворкам, по кассам, конторам, бюро обслуживания? И вдобавок должен постоянно корчить из себя радушного хозяина. Попробуй послать какую-нибудь Хэлен. Оскорбится, права качать начнет.

— Все равно мы работаем раза в три тяжелее вас, — кольнула Клэр.

— Мы, вы, — передразнил ее Марк, почему-то перейдя на английский.— Видел я ваших руководителей групп, все на подбор бездельники, только и знают, что на советского переводчика ответственность переваливать... Между прочим, Берт, вы слышали крики нашей Люси за обедом? «Если б я была дома, я бы из такого ресторана ушла, не заплатив счету, и имела бы на это полное право! Наши рестораны... наши стандарты обслуживания... наши официанты...»

— Слышал, — откликнулся из полутьмы Берт. — Особенно мне нравилось слово «наши».

— Уж ее-то предки точно не сходили на американские берега с «Мэй флауэра»,— подхватил Гордон.— Да не бери в голову, Марк, она просто избалованная дура. Что за акцент-то у нее, кстати?

— Русский, конечно, — сказал Марк. Тут Гордон хлопнул его по плечу и напомнил, что поехали они прожигать жизнь, а не сплетничать. Немедленно вслед за его словами из простуженного репродуктора над капитанской рубкой грянуло хриплое подобие музыки, и под бравурные эти довоенные звуки хлопнула первая пробка, и пенистая струя теплого шампанского ударила частью в подставленные картонные стаканчики, частью — в фосфоресцирующее море. Увы, после второго-третьего глотка вино стало отдавать клеем и мокрым картоном, так что вторую бутылку Марк просто пустил по кругу — не без хитроумного расчета на то, что его порция, последняя, окажется больше остальных. «Дивная страна» — хохотала Диана. — Где еще мы могли бы распивать шампанское, как кока-колу?.. Сколько мы тебе должны, Марк?» «Нисколько»,— рассеянно отвечал честный переводчик.

Мало-помалу компания разбрелась по пароходу, только Клэр осталась рядом с Марком у поручней верхней палубы. Со стороны моря светилась громада рейсового корабля, неслышно скользящего в сторону Батуми. Усилился ветер, и звезды начали одна за другой исчезать за облаками.

— Видела я вчера вечером из окошка прогулочную посудинку вроде нашей, может, даже ту же самую. Музыка похожая громыхала. Смотрела и, представляешь, завидовала.

— Было б чему.

— А я люблю незатейливое счастье. Уезжать далеко, дышать чужим воздухом.

— И забывать?

— Да. Колючий ты сегодня, жесткий. Устал?

— Наверное. Осточертело быть прислугой, частью местного колорита. Хочу быть самим собой — и не выходит. Стою вот с тобою рядом и...

Он вздохнул. А динамик наконец умолк, притушил капитан огни на пароходике, и стала тьма за бортом густой, живой, почти осязаемой.

— Очень просто все,—задиристо сказала Клэр.—Ты злишься, что я к тебе ночью в гости не пошла.

— Может, и так! — Марк засмеялся.

— Мерзнешь?

— Ага.

— Я свитер прихватил, держи. Мужской, правда, и на два размера больше, чем надо. Будем с тобою выглядеть, как пара влюбленных идиотов

— Так уж и влюбленных.

— Молчи, а то свитер отберу.

Море морем, но и сочинский пошлейший берег может казаться заколдованным, если тихо-тихо скользит в блаженной дали темное его пространство, там и сям означенное расплывчатыми пятнами санаториев, ресторанов и гостиниц — или просто огнями, блуждающими во мгле, зачем вдаваться в детали курортной географии; только по памяти угадывается в трепете этих огней шорох кряжистых платанов и неряшливых, покрытых свисающими ошметками серой коры эвкалиптов, гомон толпы, фланирующей по паркам, мелкими брызгами рассыпающейся по аллеям и танцплощадкам, взвизги ночных купальщиков да битловская мелодия — то ли «Облади-облада», то ли еще какая, узнаешь ли на таком расстоянии.