Суть дела

– И, Тикки, пожалуйста, не забывай ходить к обедне. Ты будешь ходить без меня в церковь?

– Конечно.

Навстречу им шел Уилсон; лицо его горело от жары и волнения.

– Вы в самом деле уезжаете? – спросил он. – Я заходил к вам: и Али сказал, что после обеда вы едете на пристань.

– Да, Луиза уезжает, – сказал Скоби.

– Вы мне не говорили, что так скоро едете.

– Я забыла, – сказала Луиза. – Было столько хлопот.

– Мне как-то не верилось, что вы уедете. Я бы так ничего и не знал, если бы не встретил в пароходстве Галифакса.

– Ну что ж, нам и Генри придется присматривать друг за другом.

– Просто не верится, – повторял Уилсон, продолжая топтаться на пыльной улице. Он стоял, загораживая им путь, не уступая дороги. – Я не знаю тут ни души, кроме вас… ну и, конечно, Гарриса.

– Придется вам завести новые знакомства, – сказала Луиза. – А сейчас вы нас извините. У нас еще столько дел.

Он не двигался с места, и им пришлось его обойти; Скоби оглянулся и приветливо помахал ему рукой – Уилсон казался таким потерянным и беззащитным, он выглядел очень нелепо на этой вспученной от зноя мостовой.

– Бедный Уилсон, – сказал Скоби. – По-моему, он в тебя влюбился.

– Это ему только кажется.

– Его счастье, что ты уезжаешь. Люди в таком состоянии в этом климате становятся просто несносными. Надо мне быть к нему повнимательнее, пока тебя нет.

– На твоем месте, – сказала она, – я бы не встречалась с ним слишком часто. Он не внушает доверия. В нем есть какая-то фальшь.

– Он молод, и он романтик.

– Чересчур уж он романтик. Врет на каждом шагу. Зачем он сказал, что ни души здесь не знает?

– Кажется, он и в самом деле никого не знает.

– Он знаком с начальником полиции. Я на днях видела, как он шел к нему перед ужином.

– Значит, он сказал так, для красного словца.

За обедом оба ели без аппетита, но повар захотел отметить ее отъезд и приготовил целую миску индийского соуса; вокруг стояло множество тарелочек со всем, что к нему полагалось: жареными бананами, красным перцем, земляными орехами, плодами папайи, дольками апельсинов и пряностями. Обоим казалось, что между ними уже легли сотни миль, заставленные ненужными блюдами. Еда стыла на тарелках, им нечего было сказать друг другу, кроме пустых фраз: «Я не голодна», «Попробуй, съешь хоть немножко», «Ничего в горло не лезет», «Нужно закусить как следует перед отъездом». Ласковые пререкания продолжались до бесконечности. Али прислуживал за столом, он появлялся и исчезал, совсем как фигурка на старинных часах, показывающая бег времени. Оба отгоняли мысль, что будут рады, когда разлука наконец наступит: кончится тягостное прощание, новая жизнь войдет в колею и потянется своим чередом.

Это был другой вариант разговора, дававший возможность, сидя за столом, не есть, а только ковырять вилкой еду и припоминать все, что могло быть забыто.

– Наше счастье, что здесь только одна спальня. Дом останется за тобой.

– Меня могут выселить, чтобы отдать дом какой-нибудь семейной паре.

– Ты будешь писать каждую неделю?

– Конечно.

Время истекло: можно было считать, что они пообедали.

– Если ты больше не хочешь есть, я отвезу тебя на пристань. Сержант уже позаботился о носильщиках.

Им больше нечего было сказать. Они утратили друг для друга, всякую реальность; они еще могли коснуться один другого, но между ними уже тянулся целый материк; слова складывались в избитые фразы из старого письмовника.

Они поднялись на борт, и им стало легче от того, что больше не надо было быть наедине. Галифакс из департамента общественных работ весь искрился притворным добродушием. Он отпускал двусмысленные шутки я советовал обеим женщинам пить побольше джину.

– Это полезно для пузика, – говорил он. – На море прежде всего начинает болеть пузик. Чем больше вы вольете в него вечером, тем веселее будете утром.

Дамы пошли посмотреть свою каюту; они стояли в полумраке, как в пещере, говорили вполголоса, чтобы мужчины их не слышали, – уже больше не жены, а чужие женщины какого-то другого народа.

– Мы здесь больше не нужны, – старина, – сказал Галифакс. – Они уже освоились. Поеду на берег.

– Я с вами.

До сих пор все казалось нереальным, но вот он почувствовал настоящую боль, предвестницу смерти. Подобно осужденному на смерть, он долго не верил в свой приговор; суд прошел точно сон, и приговор ему объявили во сне, и на казнь он ехал как во сне, а вот сейчас его поставили спиной к голой каменной стене, и все оказалось правдой. Надо взять себя в руки, чтобы достойно встретить конец.