Сила и слава

– Уходи, – резко сказал лейтенант. – Ты свое дело сделал.

– Можно мне поговорить с ним, лейтенант? – спросил священник.

– Вы хороший человек, – поспешил сказать метис, – но о людях думаете плохо. Мне нужно ваше благословение, только и всего.

– Ведь благословения не продашь. Зачем оно тебе? – сказал священник.

– Затем, что мы с вами больше не увидимся. А я не хочу, чтобы вы уехали, дурно думая обо мне.

– И суеверный же ты! – сказал священник. – Думаешь, мое благословение будет как шоры на глазах у Господа. Он все знает, и я здесь бессилен. Иди лучше домой и молись. А когда сподобишься благодати и почувствуешь свою вину, тогда отдай деньги…

– Какие деньги, отец? – Метис злобно дернул его стремя. – Какие деньги? Вот вы опять…

Священник вздохнул. Испытания опустошили его. Страх может изнурить человека сильнее долгой, утомительной дороги. Он сказал:

– Я помолюсь за тебя, – и подстегнул свою лошадь, чтобы поравняться с лейтенантом.

– Я тоже буду за вас молиться, отец, – снисходительно сообщил метис. Только раз, когда лошадь задержалась на уступе, примериваясь к крутому спуску, священник оглянулся. Метис стоял один среди хижин, приоткрыв рот с двумя длинными клыками. Это было как на моментальном снимке: метис то ли жалуется, то ли требует чего-то – может, кричит, что он добрый католик; одна рука скребет под мышкой. Священник помахал ему; у него не осталось враждебного чувства к метису, потому что ничего другого он уже не ждал от природы человеческой – впрочем, одно приносило ему утешение: он не увидит этой желтой предательской физиономии в свой последний час.

– Ты человек образованный, – сказал лейтенант. Он лежал поперек входа в хижину, подложив под голову свернутый плащ, держа руку на револьвере, вынутом из кобуры. Была ночь, но оба они не спали. Священник повернулся и негромко застонал, чувствуя одеревенелость и судорогу в ноге; лейтенант спешил, они сделали остановку только в полночь. Тропа уже спускалась с гор в топкую низину. Скоро весь штат перережут болота. Дожди начались по-настоящему.

– Да нет. Я сын лавочника.

– Но ты был за границей. Говоришь по-английски, как янки. В школе учился.

– Да.

– А мне приходилось до всего доходить своим умом. Но некоторые вещи можно постичь и без школы. Например, что есть богатые и бедные. – Он сказал, понизив голос: – По твоей милости я расстрелял троих заложников. Бедняков. Я возненавидел тебя из-за них.

– Понимаю, – сказал священник и хотел было встать, чтобы унять судорогу в правом бедре. Лейтенант стремительно сел и схватился за револьвер. – Что ты делаешь?

– Ничего. У меня судорога, вот и все. – Он снова лег со стоном.

Лейтенант сказал:

– Эти расстрелянные. Они же дети моего народа. Я хотел дать им весь мир.

– Как знать? Может, так и вышло.

Лейтенант вдруг злобно сплюнул, будто на язык ему попала какая-то гадость. Он сказал:

– У тебя на все есть ответы – бессмысленные ответы.

– Из книг я мало чему научился, – сказал священник. – Память плохая. Но вот что всегда меня удивляло в таких людях, как вы. К богатым у вас ненависть, а бедных вы любите. Верно?

– Да.

– Так вот, если бы я вас ненавидел, мне бы не хотелось, чтобы мой ребенок вырос таким, как вы. Смысла в этом нет.

– Выворачиваешь все наизнанку.

– Может быть. Я ваших идей никак не пойму. Мы всегда говорили: благословенны нищие, а богатым трудно будет попасть в царство небесное. Так зачем же преграждать нищему путь на небеса? Да, знаю – нас учат: помогай бедным, чтобы они не голодали, ибо голод может так же толкнуть на злодеяния, как и деньги. Но зачем же давать бедному власть? Пусть лучше умрет в грязи и проснется в царстве небесном – лишь бы не толкать его лицом в эту грязь.

– Твои рассуждения мне ненавистны, – сказал лейтенант. – Не нужны мне твои рассуждения. Такие, как ты, видя людские страдания, пускаются рассуждать: «Может быть, страдания – это благо, может быть, человек станет лучше, испытав их». А я хочу отдать людям свое сердце.

– Не выпуская из рук револьвера.

– Да. Не выпуская из рук револьвера.

– Ну что ж, вот доживете до моих лет, может, тогда вам станет ясно, что сердце – ненадежный зверь. И разум тоже, но он хоть не говорит о любви. Любовь. Девушка бросается с головой в воду или душит младенца, а сердце твердит одно: любовь, любовь.

Они надолго замолчали. Священник думал, что лейтенант уснул, но вот он снова заговорил: