Русский транзит

На том и порешим. Какое будущее ждет Боярова, покажет настоящее. Исходя из прошлого. Не очень сложно?

Ехать, ехать! К Перельману. Хотя было сильное искушение – к Марси. Ибо рядом. По Восьмой-авеню, считай, по прямой – мили три. И я – в Гринвич-Виллидж. Искушение настолько сильное, что я сдуру даже приличный букет китайских роз купил. Мелких, но много. То есть мне этот букет всучили. На Сорок второй – цветочников-цветочниц пруд пруди. Вышел из барчика, секунду-другую кумекал: куда все же податься? Вот за эту секунду-другую меня и обукетили. Вроде бы знак свыше: езжай, Александр Евгеньевич, к даме сердца. Или вернись на девятнадцатый этаж и положи розочки у дверей таблоида-фебрилы – если не в знак примирения, то в знак извинения. Плохая примета – возвращаться. И к Марси – попозже. Требуется пауза между визитами к дамам. Иначе, как бы ты ни был чист, в лице нечто проступает, в повадке… Кому из мужиков это состояние незнакомо?

Так что первым делом – Перельман, ну а девушки – потом. A-а, кстати, розочки и для него, для дерьма кучерявого, сгодятся – есть мыслишка.

«Тендерберд». Второй такой «птички» не найти! Ее лет двадцать назад перестали выпускать, в конце шестидесятых. Лимузин во-от такой ширины, во-от такой вышины. Как на наши именины. Чуть ли не первая американская покупка Боярова, которому еще выдавливать и выдавливать из себя синдром Совдепа: эдакая махина и за эдакий бесценок! Характерно: западный человек приобретает, скажем, «тойоту» последней модели по причине того, что она жрет бензин на литр- два меньше; россиянин же платит бешеные деньги за последнюю модель «тойоты» не по причине экономии, а чтоб все видели – крутой, не жалеет средств!

Вот и я… «Тендерберд» приобрел на автомобильном кладбище (по наводке того же Перельмана, к слову) – на-ар- мальная тачка, на ходу. Подшпаклевать, подкрасить – в Питере бы цены ему не было, завистники бы кучковались на парковке: пальцем потрогать, языком поцокать. Подшпаклевал, подкрасил – в Нью-Йорке моему «тендерберду» цены нет… чисто символическая, а если кучкуются вокруг него, то из любопытства: на ТАКИХ еще ездят?! Потом-то я обжился, попривык: не сменить ли? а то горючего не напасешься, паркинга не найти, не втиснуться – поперек себя шире. Ладно, решил, пусть. Денег достаточно, чтобы из них не выбежать, но… должен быть у Боярова свой прибабах?! Один желтую кофту носит, другой трубку курит, а я буду на «тендерберде» раскатывать. На-армальная тачка, мне нравится.

Но! Не нравится! Что-то мне вокруг да около «птички» не нравится. Снова проснулась опаска – та самая, которая царапалась, когда мы с Хельгой подъехали к актерскому дому. Что такое? Я отнюдь не пуганая ворона – беспричинная опаска не по мне. Однако… Бомбу вряд ли кто подложил – людно. Хотя для этого совсем не обязательно вскрывать багажник или проводочки подсоединять, подняв капот, – лимузинчик мой без верха: идешь мимо, кладешь на заднее сиденье пластиковый пакетик либо сумочку, тик-так, тик-так… И в обозначенный срок Бояров взлетает на семь верст до небес в манере почти забытого Мишани Грюнберга. Лети, гусь, лети!

Я оглядел «тендерберд» (ничего лишнего), я огляделся (никого лишнего). Сел за руль. Опаска не рассасывалась. Вперед, а там… посмотрим.

А посмотреть было на что: на черный глухой «каприз», который парковался там же и тогда же, где и когда мы с Хель- гой притулились. Он уже стоял к тому времени у актерского дома среди множества себе подобных – среди седанов и купе. А стоило мне развернуться, как пришел в движение и «каприз». Мало ли кто совпал со мной во времени и пространстве! Но – опаска. Буду иметь в виду. И я его, «каприз», имел в виду, поглядывая в зеркальце, – да, пристроился! Может, ФБР? Нужно, мол, обеспечить если не охрану, то наблюдение. Зря, что ли, фроляйн’мисс Галински старалась – не упустить бы теперь.

Спасибо, не нуждаюсь. Беседа предстоит, беседа на двоих: я и Лев Михайлович. Как еще там разговор пойдет – третий лишний, джи-мэн именно тот лишний.

«Тендерберд» мой повел себя странно, сбавляя скорость, когда надо было прибавить, совершал нелогичные рывки, когда впору сбросить газ. Не сам по себе, разумеется, – это я его повел странно. Как там «каприз»? А так же и там же – за спиной. Ты гляди! «Каприз» – а на редкость послушный! Ну что, долго он собирается в хвосте плестись? Сейчас пережду светофорный красный и попробую сфинтить…

Сфинтить попробовал не я, а «каприз»: не собирался он долго плестись в хвосте, стопанулся рядом, вровень. Я краем глаза пронаблюдал: окна тонированы, не видать. Рожи корчить, ручкой делать – рановато. Пусть думают, что я ни сном, ни духом. А вот и стеклышко вниз поползло – не желают ли фебрилы (или кто там?) мне ручкой сделать? Нет, не желают. Они желают абсолютно иного. Ежели и скорчил кто-либо из них рожу, то я не разглядел – щель узковата. А ведь скорчил – человек так ли иначе, но меняется в лице, нажимая на курок, делая ручкой в определенном смысле…

В узкую щель тонированного окошка высунулся ствол. Здра-асьте, давно не виделись!

Я рухнул набок и вниз, не знаю уж какой частью тела открыл дверцу, выпал наружу и ящеркой-афганкой метнулся к заднему крылу. Под аккомпанемент «узи» – под частый, легкий перестук: металл-металл, пуля- «тендерберд». Негромко. «Узи» с глушителем… Авеню на Манхаттане широкие, движение многорядное – «каприз» слева от моей «птички», а справа обычный форд.

Я перекатился, нырнул-продрался под «форд», вынырнул с другой стороны – итак меня с «капризом» разделяет не только «тендерберд», но и «форд». Пули стрекотали в основном по корпусу «громовой птички» (вот уж гром и гром!) – иначе дернешь чуть выше и угодишь не в ту цель, а там – ни в чем неповинные люди (а я-то, я-то в чем повинен!!!). Впрочем, так и случилось: шальная пуля угодила-таки в окошко «форда», прошла навылет и расколошматила витрину магазинчика, из которой выпал на мостовую сбитый с ног полуголый женский манекен в «бермудах» и маечке, треск черепа-папье-маше об асфальт и стеклянный звон-н-н! Вечерний звон… как много дум…

Не было у меня ни мгновения – думу думать… мать-мать- мать! «Узи» скорострелен, да и зеленый свет включился. «Каприз» взрычал и рванул с места – с места преступления. Я вскочил, выхватил «томас» – хоть разок тявкнуть в ответ. И – тут же ткнул его обратно за пояс, под тишетку. Стоит ли изображать ковбоя-ганстера! Чай не Чикаго, не тридцатые годы, не Дилинжер. Дилинжер мертв. А я – жив. Пассажиры «форда»? Живы? Не зацепило никого? И чудно! Вот только плохо, что вопят. И клиенты магазинчика вопят! И доброхоты интересуются: Are you all right?

Кстати! Еще одно и основополагающее различие! Ну какому русаку взбредет в нормальную голову справляться о самочувствии – валяешься ли ты без чувств, кровью ли заливаешься, матом ли исходишь?! Особенно если вдруг перестрелка, и тот, в кого стреляли, – вот он! Знать не знаем и не хотим. Подальше от греха! Американцы же только и знают: Are you all right? Хоть ты с Луны свались! Are you all right. He ко мне вопрос! Тот, в кого стреляли, – где он? Это не я, это не в меня. Благо я успел уйти с линии огня, толком никто не успел понять – куда, собственно? Эффект секундного исчезновения – Афган, давняя выучка. А доброхоты из прохожих пусть опекают раненый манекен (пока-а сообразят!), пусть владельца «форда» в чувство приводят, утешают.

«Тендерберд»? Пожалуй, придется с ним распрощаться насовсем Если и отыщут меня тутошние менты-копы (вы хозяин автомобиля?), то – не в курсе, без понятия, еще вчера угнали. Если и отыщут меня другие парни (ДРУГИЕ!), то – «громовая птичка» приметная обуза. Да и вряд ли она теперь на ходу – всю обойму всадили в бедняжку-страхолюдину. Кто? Другие парни. Неужто колумбийские бойцы папы-Карлы столь оперативно сработали? Углядели-таки сквозь листву-заросли модель тачки обидчика и вычислили (компьютеры на что!) – я ведь один такой оригинал на этакой роскоши, переставшей отныне быть средством передвижения. Или: не колумбийцы, а мимикрирующие под них ребятишки, те самые, да-да. Получается, права Хельга: «Я тебя прячу». Кто не спрятался – сам виноват…