Русский транзит

Он чуял. Он боялся. Но своих товарищей (по партии?) он боялся больше. Тех самых, которые либо сюда должны заявиться, либо должны с нетерпением ожидать в условленном месте. В каком?! Куда-то ведь ты собрался, Лев?! Куда?!

Нет. Нем.

Боязливого многострадального еврея трудно запугать больше, чем он сам запуган уже на генном уровне. Но вот сколь бы он ни был хитер от природы, обмануть можно… можно попытаться. Попытка – не пытка.

Впрочем, моя попытка оказалась для Левы невыносимой пыткой. Не вынес, раскололся!

А что я сказал?! Я и сказал-то всего:

– Спасибо, Лева. Большое спасибо! – тон, правда, у меня был зловещ-щ-щ, хоть и спокоен, а потому еще более зло- вещ-щ-щ. – Ты сказал мне больше чем хотел. Я сейчас уйду. Ты останешься один. Оружие у тебя есть?

Он мелко закивал, по-лягушечьи задергал ногами. В первую секунду я не понял: вырваться надумал, что ли? Во вторую секунду понял: есть у Левы оружие, в ящичке того самого столика, на котором он распластан. Я сунул «томас» за пояс, выдвинул ящичек, задев-угодив краем по Левиному причинному месту. Лева издал коротенькое мычание, еще пуще задрыгался. Терпи, многострадальный ball of fire. Шарик в костре! Яйца в огне!

В ящичке – нержавейка- «дерринжер». Игрушка, модель «бэби». Калибр, смешно сказать, – 25. Но сгодится для…

– Так вот. Я сейчас уйду. Ты останешься один, – повторил я, сжимая в ладони игрушку- «дерринжер», и развил мысль – навсегда. Нет у меня гарантий, что ты не только мне, но и про меня не скажешь больше, чем хочешь. А потому… я тебе помогу. Ты сам, добровольно уйдешь из жизни, будучи не в силах сотрудничать с КГБ. Хочешь, намалюй записку, не хочешь – заставлять не стану. Должен тебя обрадовать: ФБР вполне осведомлено о твоих контактах с Конторой. Самоубийство отрицается Богом, но в миру признается благородным поступком. Вот и совершишь хоть единственный благородный поступок в жизни. Я… помогу. А то ручонки твои дрожат, промахнешься. Сейчас я выстрелю, отпечатки сотру, пистолетик вложу в ладошку. Ладушки? Кстати, ты куда предпочитаешь? Висок? Рот? Сердце?

Поверил Лева. Пискнул. Что? Поподробней, поподробней!

Встреча намечена у Льва Михайловича Перельмана.

Он очень боится этой встречи.

Он все оттягивал и оттягивал момент, хотя давно пора ехать.

Он уже от каждого звука с улицы вздрагивал – вдруг перерешили и сами за ним прибыли.

Они обещали, что это последняя встреча.

Он им должен кое-какие документы передать. Нет, не секретные, почему – секретные! Товарищ Смирнов распорядился: сдать все дела по «Русскому Фаберже» преемнику. А источника Буля перебрасывают на новый участок работы.

(Попер совдеп: сдать дела, участок работы, перебрасывают! Сколько ни пей, Лева, русским не станешь. Сколько ни крутись в бизнесе, Лева, американцем не станешь. Впрочем, лексикон подобострастно заимствован Левой у редкофамильного Степана Сергеевича).

– Адрес!!! – нагнал я жути. – Адрес!!!

Далече. Бывал там. Еще бы. По наводке Перельмана и бывал – «тендерберд» приобретал. Продажа подержанных автомобилей. Рядом – кладбище. Автомобильное. И не только. Судя по инстинктивной боязни Льва Михайловича, оно же и для него кладбищем стало бы. Что за встречи среди ночи на окраине?! Дураку ясно – источник-Буль иссяк, пора закапывать и розами засыпать. Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы.

Ну и чем отличается совковая Контора от совковой мафии? Гурманом надо быть, чтобы различать. Однако что же там у них готовится, если ценный Перельман обесценился до полного ноля? Мне какое дело! У них – у Совдепа. А я – у нас. У нас в Америке, расскажу я вам…

Потом как-нибудь расскажу. Недосуг. Вот смотаюсь на кладбище, выясню: кто там свищет-дрищет… И расскажу. А то, ишь, взяли моду совковые порядки устанавливать у нас в Америке – в граждан со статусом беженца палить, колумбийцев натравливать и вообще… Мне какое дело? Никакого! До тех пор, пока лично меня не касаются. Но ведь не просто касаются – столкнуть норовят. В могилку.

Но Перельман, а? Знает-чует судьбу, ан трепещет и покорно торопится на кладбище. Законопослушник. Чем черт не шутит – вдруг пощадят? Эх, Лева, ЭТОТ черт не шутит. Или шутит, но – нешуточно. Неужто ты, Лева, ровесник так называемой Революции, до сих пор не убедился?

Забавно! Торопится туда, где его пристрелят, и мандражирует, как бы его Бояров не пристрелил – начальство гневаться будет, заругает.

Не пристрелю, не пристрелю, несчастный ты старичок. Доживай свое. Осталось-то…

– Где твой «мерседес», Лева? Ты ведь на нем собирался?

«Мерседес», да, на паркинге метрах в двадцати от дома.

Ключи – вот.

Ну, Лев, не поминай лихом!

– Запри меня, Саша. Умоляю, запри!

Не понял! То есть у меня самого такая мысль мелькнула: связать, заткнуть, запереть. Как бы законопослушный Буль- Перельман не вздумал доложиться по начальству, дабы оно не гневалось, не заругало. Потом отдохнул от этой мысли: на кой ему звонить, если выложил все Боярову на блюдечке? ноги надо уносить! и молчком-молчком! в Мексику, в Канаду, в… подальше! А он: запри!

Интересно у Левы устроены мозги. В общем-то, ясно: если вместо Перельмана приедет Бояров, то как бы там ни обернулось, либо товарищи по оружию победят и тогда найдут Буля-Перельмана в застенке (он не виноват, его скрутили-заперли), либо многобуйный Бояров разметает редкофамильцев и тогда… не оставит же Саша бедного-многострадального Леву одного, вы только поймите меня правильно.

– Пошли, узник! Куда? Показывай. Где тебя запереть?

– А можно, я кое-что из питания возьму? И лекарство.

Тьфу! Бери! Вот ведь…

Он достал из холодильника коробку пиццы (пощади желудок, Михалыч!) и… одноразовый шприц.

Эт-то что такое?! Я даже отпрянул. У меня со времен доктора Реваза Чантурии отношение к шприцам… м-м… сложное.

Коротенький шприц, «бочонок», на полкубика. Внутри – маслянисто-желтое. Ширяешься, Лева? Приобщился? «Кто там? – Я! – Я?».

– Это… это мне дали. На крайний случай. ОНИ.

Ну-ну. За что спокоен, так за то, что самоубийством Лева кончать не станет. Я же ему только-только предлагал вариант. Остальное – личная жизнь, как удачно заявил один деятель за Океаном. Слышали, знаем…

Побудь в кайфе, Михалыч, скучно ведь в одиночке, неизвестно сколько сидеть. А под кайфом и время – не время. Похмелье, правда, тяжелое. В период Афгана была возможность насмотреться: под кайфом нормальные русские парни такое вытворяли, что позже бились в истерике, рассудком повреждались. Естественно, байки ходили-бродили о том, как людей посредством одной-единственной инъекции превращали в зомби. Я в байки не верил и не верю. Слабака согнуть, сломать – пожалуй. Сильного – тоже, пожалуй. Но сильный все равно будет где-то в глубинах сознания сопротивляться. Да хоть бы и я! Мне «убийцы в белых халатах» вкатили чуть ли не десятирную дозу всяческой пакости – а я вот он. Это когда «печень по-русски» (иначе говоря, по-нашенски, по-зарубежному: ливер а ля рюс) сыграла большую роль в биографии Боярова А. Е. У личности всегда сохраняется выбор, если человек сохраняет себя как личность. Нельзя из человека сделать животное… Иное дело: кто-то изначально животное и есть, пусть и не всегда заметно на первый взгляд. Ну и никакая химия тут не нужна!

Пардон, отступил в сторону. Но, повторюсь, сложное у меня отношение к шприцам.

А у тебя, Лева? Да, ты же у нас слабак. Ладно, набирайся сил. Сиди. Кайфуй.

Вместилище, куда Перельман привел меня, дабы я его запер, было… э-э… вместительным. Попросторней камеры в Крестах (где я не был никогда и тьфу-тьфу-тьфу… но рассказывали…) – своеобразный запасник: резные обломки, перетянутые пыльные холсты «мордой» к стене, бронза, фарфор, пуфики, расшитые бисером. Много чего. Сиди. Кайфуй. Среди своего сокровища. Подвал. И запирается запасник солидно. Ежели за веревочку дернуть – не откроется.

Вид у Перельмана был жалконький. А прежде чем задвинуть дверь я этаким театральным жестом бросил туда же, в запасник, рассыпавшийся в воздухе букет розочек-цветочков.