Розы и хризантемы

— Ы-гм, я знаю. — Тетя Мура кивает. — Знаю… Но бывает, что и не ослушаться нельзя. Вот в чем сложность…

— Батюк, командир дивизии, после третьей такой атаки застрелился. Доложили ему, что дивизии больше нет, отдал приказ комендантскому взводу, последнему, что у него оставалось, — в атаку! — поднялся из блиндажа — там строение какое-то рядом было, — зашел за угол и выстрелил себе в голову. Отрапортовали, что умер от разрыва сердца. Непонятно, почему не убит? Естественнее было бы на войне.

— А чтобы не делать из него героя. Убит — герой. А разрыв сердца — просто слабак, к самоубийству ближе.

— Возможно…

— Но в конечном счете немцев все-таки погнали.

— Погнали… После этого пришел новый приказ: изменить план наступления в соответствии со сложившейся обстановкой. Пошли в обход и прорвали немецкую оборону.

— Павел Александрович, надо об этом писать. Вы должны писать об этом.

— Я уже написал.

— Так все и написали?

— Ну, разумеется, не все… Честно говоря, вы, Мурочка, пожалуй, первый человек, которому я про это рассказываю.

— Благодарю за доверие.

— А когда пишешь, ради общей идеи приходится поступаться деталями, — объясняет папа. — Особенно в художественном произведении.

— Мальчики шестнадцатилетние — детали? — спрашивает тетя Мура.

— Мурочка… — Папа трет ладонь пальцами, будто старается соскрести с нее что-то. — Мы же с вами здравомыслящие люди…

— Ну да, я понимаю, — тетя Мура пускает к потолку струю дыма, — мертвых не воскресишь. Погибших не вернешь, живым надо жить дальше… Скажите, Павел Александрович, вы порой задумываетесь над этим: что есть жизнь?

— Жизнь вообще или наша жизнь? Честно говоря, стараюсь не задумываться.

— Я тоже стараюсь, да как-то не получается… В последнее время особенно.

— Во многой мудрости много печали, — говорит папа.

— Да… И все произошло из праха, и все возвратится в прах… Я знаю. Я вас не осуждаю, боже упаси. Пишите, как знаете, — вам виднее.

— Мурочка, Сталинград, во всяком случае, научил меня одной вещи: невозможно атаковать скалу в лоб. Переть напролом нельзя. Это бессмыслица, самоубийство. Нужно искать обходный путь.

— Сложные рассуждения, Павел Александрович. Вы со мной давно знакомы: я человек простой, и я сейчас думаю: ищет он обходный путь или оправдывает и поддерживает скалу? Вы уж на меня не обижайтесь.

— Нет, зачем же? — говорит папа. — Безусловно, в главном оправдываю и поддерживаю. Не будем забывать, что эта скала — бастион против фашизма.

— А невинно убиенные? Как же с ними?

— Мурочка, — папа тяжко вздыхает, скребет ногтями нос, — все в этом мире относительно. Мне пришлось видеть не только Сталинград, существуют, к сожалению, и другие места, пострашнее Сталинграда.

— Я знаю. — Тетя Мура тушит папиросу. — Ладно, давайте поговорим о чем-нибудь более веселом. Например, о холере в Одессе.

— Ну, расскажи, Мурочка, расскажи наконец, — требует мама, снова забегая в комнату, — где ты, что с тобой?

— Со мной ничего, — отвечает тетя Мура. — Если ты имеешь в виду работу, то работаю в некоем управлении машинисткой.

— Машинисткой? По-прежнему?.. — сокрушается мама. — Я полагала, что это все уже забылось… Обидно — с твоим опытом, с твоими способностями — прозябать в машинистках…

— Ничего, иногда лучше прозябать, чем процветать. И вообще, грех жаловаться — стучу себе на машинке, голова ничем не занята, свободного времени много. Вот, взялась учить английский.

— Что ты говоришь? Какой ты молодец! Всю жизнь стремишься узнать что-то новое. А мой балбес, — мама кивает на меня, — сколько ни бьюсь, сколько ни заставляю — все как об стенку горох! Другие учителей нанимают, деньги платят, а тут пожалуйста — рядом человек, который готов поделиться знаниями, так нет, где там! Ничего не ценит, руками и ногами отбивается.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает тетя Мура.

— Французский язык! Ну, скажи, как это можно не знать французского? Такая беспросветная глупость!..

— Нина, когда ей понадобится, выучит и китайский, не то что французский.

— Да, когда понадобится!.. — вздыхает мама. — Когда понадобится, поздно будет. Как говорится, спохватишься, да не вернешь… Но я все-таки не могу успокоиться: оставаться в машинистках! Просто смешно. Это тебе-то! Ты, видимо, никуда не обращаешься. Под лежачий камень вода не течет. Нужно писать, добиваться, десять лет прошло, не может быть, чтобы этот хвост тянулся за тобой бесконечно! У тебя столько заслуг перед советской властью.

— Пустяки! — говорит тетя Мура. — Не стану я никуда обращаться, и не подумаю даже. Да я бы сейчас и не смогла там работать.

— Почему? Что такое? Плохо себя чувствуешь?

— Нет, здорова, слава богу. Просто трудно, Нина, поворотиться вспять. Невозможно. После всего… Нет, что было, то сплыло… Что было, то сплыло, — запевает она густым прокуренным голосом, — былого не вернешь…

— Грез юных не воротишь! — подхватывает папа. — Чувств прежних не найдешь…

— Боже, как можно так фальшивить! — ужасается мама. — Полное отсутствие музыкального слуха. Иди открой лучше, стучится кто-то. Видно, Герман опять звонок испортил, чертов мальчишка!

Заходят тетя Лера с Инной, а вслед за ними появляются и дядя Таля с тетей Аней.

— Садитесь, гости дорогие! — приглашает мама. — Садитесь сразу к столу. Мурочка, двигайся ближе. Наденька, вы можете идти, я уж как-нибудь сама. Светлана, ставь миски. Хотя нет, для бульона нужны чашки…

— Мурочка, что вам налить? — спрашивает папа.

— Водки, Павел Александрович! Водку теперь употребляю.

— И мне капельку, — говорит дядя Таля.

— Таля, ты с ума сошел? Тебе нельзя! — возмущается мама.

— Знаю, Ниночка, что нельзя, но капельку можно: за здоровье нашей славной разбойницы! Девять лет — как-никак дата. А где ж тетя Лиза? Где бабушка виновницы торжества?

— Кто ее знает! — отвечает мама. — С утра уплелась и как сквозь землю провалилась. Дала ей пятьдесят рублей, просила купить кое-что к столу: колбасы, лимонада, а вышло ни угощения, ни денег, ни самой барыни! Чистое наказание. Но ты мне, Таленька, зубы не заговаривай: пить я тебе все равно не позволю! Анечка, что у тебя вид такой расстроенный? Стряслось что-нибудь?

— Еще и как стряслось! — Тетя Аня подпирает голову рукой и отворачивается к окну.

— Что такое?

— Отец мой объявился.

— Что ты говоришь? Как? Каким образом?

— Очень простым. Подал на меня на алименты.

— Как — на алименты?..

— Да, можешь себе представить! Всю жизнь гулял, кутил, безобразничал, а как кондрашка хватила, вспомнил, что у него дочь имеется.

— И что же?

— И присудили мне платить! Хороша справедливость, а? Он меня одного дня не растил и не воспитывал, мать мою несчастную вышвырнул на улицу на восьмом месяце беременности, а до этого три года издевался как только хотел! Я судье говорю: и после этого всего вы еще требуете, чтобы я о нем заботилась? А она мне знаешь, что отвечает? «Его отношения с вашей матерью к делу не касаются! Вы его дочь!» Да я лучше пса бродячего стану кормить и привечать, чем этого мерзавца!

— Ах!.. — сокрушается мама. — Ну, ты подумай — кругом одни неприятности…

— Разумеется, государству проще всего спихнуть такого на дочь, — хмыкает Лера Сергеевна. — И тратиться не надо, и забота о человеке проявлена.

— Да я его удавлю! — обещает тетя Аня.

— Подайте кассационную жалобу, — советует тетя Мура. — Если он действительно не участвовал в вашем содержании, у него нет права на алименты.

— Ты слушай, Анечка, слушай! — убеждает мама. — Мура как-никак в этом деле собаку съела. Все сутяжные хитрости знает. Это как раз по ее части — гражданский суд.

— Статья семьдесят восемь Кодекса о браке и семье, — подтверждает тетя Мура. — Освобождение детей от обязанности по содержанию родителей. Дети могут быть освобождены от обязанности по содержанию своих родителей, если судом будет установлено, что родители уклонялись от выполнения родительских обязанностей.