Офицеры и джентльмены

Гай действительно очень сожалел, что обидел женщину, которую когда-то так любил.

Но Вирджиния поддавалась обидам не так-то легко. Неудачи нескольких последних лет вовсе не означали потерю всех ее шансов на успех в будущем. В то время в Англии почти все женщины надеялись, что настанет мир и все нормализуется. Для миссис Скроуп-Уелд в Стаффордшире нормализация означала, что муж вернется, что дом снова будет весь в их распоряжении и что она наверняка будет пользоваться теми элементарными удобствами, к которым так привыкла: никакой роскоши, полные кладовая и подвал, горничная (но такая, чтобы убирала спальню и чтобы шила и штопала на всю семью), дворецкий, лакей (но такой, чтобы колол и приносил дрова для камина), надежная, имеющая хотя бы элементарную кулинарную подготовку кухарка, которая могла бы выполнять простые работы на кухне, умеющие держаться в тени уборщицы для наведения порядка в комнатах, один человек на конюшне, два в саду. Вернется ли когда-нибудь все это? Для Вирджинии же нормализация означала силу ее чар и удовольствия — удовольствия в первую очередь, и не только для нее одной. Сила чар и искусство нравиться все еще являлись неотъемлемой частью ее натуры, они лишь временно бездействовали. Война, сосредоточение и передвижение миллионов людей, многим из которых иногда угрожала опасность и большинство из которых ничего не делали и были одиноки, опустошение, голод и разорение, разрушенные дома, уходящие на дно корабли, пытки и убийства военнопленных — все это было злонамеренным временным нарушением нормальной обстановки, в которой искусство нравиться позволяло Вирджинии оплачивать счета, носить новые наряды, ухаживать за своим лицом при помощи всевозможных дорогих кремов, путешествовать быстро, комфортабельно, с неизменным к себе вниманием туда и тогда, куда и когда ей хотелось, выбирать себе мужчину и наслаждаться с ним там и тогда, где и когда ей хотелось. Временное бездействие ее чар и искусства нравиться слишком затянулось. Так может настать и критический момент… Но пока…

— А что, собственно, сказал тебе Перегрин относительно моих видов на тебя?

— В подробности он не вдавался.

— А что, по-твоему, он хотел этим сказать? Что ты думаешь обо мне?

— Я думаю, что ты сейчас несчастлива и неустроена, что у тебя нет никого, в ком ты была бы особенно заинтересована, и что впервые в жизни ты опасаешься за свою будущность.

— И ничто из этого не касается тебя?

— Разница между нами заключается в том, что я думаю только о прошлом.

Вирджиния решила перейти к главному для себя вопросу.

— Но ведь у тебя сейчас тоже нет кого-нибудь, в ком ты был бы особенно заинтересован, так ведь?

— Да, это так.

— И ты очень доволен тем, что в последние несколько недель я бываю у тебя почти каждый день, правда? Скажи откровенно. И мы с тобой очень хорошо себя чувствуем вместе, как все равно Дарби и Джоун[96], правда?

— Да, мне очень приятно, что ты приходишь.

— И я все еще твоя жена. Ничто не может изменить этого?

— Ничто.

— И я, разумеется, не утверждаю категорически, что ты имеешь по отношению ко мне какие-то обязательства, — сказала Вирджиния примирительно.

— Нет, Вирджиния, не утверждаешь.

— А ты однажды счел, что я обязана по отношению к тебе. Помнишь тот вечер в «Клэридже»? Помнишь?

— Я уже объяснил тебе. Я находился тогда в отпуске, жил в казарме, на мне была новая форма, я начинал, так сказать, новую жизнь… Обстановка была военная…

— Хорошо. А разве не из-за этой же войны я сегодня здесь, с тобой, и разве не из-за нее я принесла тебе такой замечательный рождественский подарок?

— Да, но ты ведь не имела в виду ничего такого…

Вирджиния запела песенку их юношеских лет о маленькой сломанной куколке. Оба они неожиданно рассмеялись, и Гай сказал:

— Это бесполезно, Джини. Я очень сожалею, что ты в трудном положении. Мои финансовые дела, как ты знаешь, немножко поправились, и я с удовольствием помогу тебе, пока ты не найдешь кого-нибудь более подходящего.

— Гай! Говорить так — это же просто свинство! Совсем на тебя не похоже. Раньше ты никогда не позволил бы себе сказать мне такие горькие слова.

— Горше этого не будет. Все. Это все, что я могу сделать для тебя.

Тогда Вирджиния сказала еще откровеннее:

— Мне нужно большее. Я должна сказать тебе кое-что, и, пожалуйста, поверь, я намеревалась сказать тебе это даже в том случае, если наш разговор принял бы совершенно иной оборот. Ты хорошо знаешь меня, знаешь, что я не способна на какой-нибудь подлый обман.

Затем, не ища никаких оправданий и сострадания, очень откровенно и коротко она рассказала ему, что ждет ребенка от Триммера.

Йэн и Кирсти Килбэннок возвратились в Лондон из Шотландии в ночь на 28 декабря. Он поехал прямо на службу, а она — домой. Она застала миссис Бристоу курящей сигарету и слушающей радиопередачу.

— Ну как, все в порядке? — спросила Кирсти.

— Миссис Трой уехала.

— Куда?

— Она не сказала. Вчера утром. Она собрала все свои пожитки и дала мне на прощание фунт. Я не знаю, как это надо понимать: то ли у нее просто больше нет ничего, то ли она считает это достаточным вознаграждением за все, что я делала для нее. Я уж хотела было сказать ей, что на чай сейчас давать не принято. То есть я хочу сказать, что сейчас, как говорят по радио, мы все помогаем друг другу. А если уж она хотела выразить свою признательность, то должна была бы дать по меньшей мере пять фунтов. К тому же я помогла ей снести вещи вниз. Она ведь довольно долго жила за границей, правда? Ах да, она еще оставила вам вот это. — Миссис Бристоу подала Кирсти конверт.

В конверте было письмо:

«Дорогая,

я очень сожалею, что уехала не попрощавшись, но уверена, вы будете рады тому, что я наконец-таки оставила ваш дом в покое. Ты была для меня просто ангелом. Я буду в вечном долгу перед тобой и Йэном. Давай как можно скорее встретимся, и я обо всем расскажу тебе. Йэну я оставила маленький сувенир — довольно жалкий подарок, но ты же знаешь, как теперь трудно достать что-нибудь хорошее.

С сердечным приветом, Вирджиния».

— А еще что-нибудь она оставила, миссис Бристоу?

— Да. Две книги. Они наверху, в столовой. Лежат на столе.

На столе в столовой лежали два томика Наина «Гораций». Кирсти не была библиофилом, но ей доводилось присутствовать на распродаже имущества, и она знала цену вещам. «Как и в случае с вознаграждением миссис Бристоу, — подумала Кирсти, — Вирджинии следовало бы оставить Йэну или что-нибудь совсем недорогое, или что-нибудь подороже этих книг». В действительности же изящные томики Наина были единственной собственностью Вирджинии — неуместный и запоздалый рождественский подарок дядюшки Перегрина.

Кирсти возвратилась на кухню.

— А не оставила ли миссис Трой какой-нибудь адрес? — спросила она.

— Она уехала недалеко. Я не уловила, что именно она сказала водителю такси, но это был не вокзал.

Тайна вскоре раскрылась. Раздался телефонный звонок. Это был Йэн.

— Хорошие новости, — сказал он. — Наконец-то мы отделались от Вирджинии.

— Я знаю.

— Тем лучше. Она все-таки оказалась умной женщиной. Я знал, что она достаточно рассудительна. Она сделала как раз то, что я рекомендовал: нашла себе мужа.

— Кто-нибудь, кого мы знаем?

— Конечно. Не кто иной, как Гай.

— О, не может быть!

— Уверяю тебя. Она сейчас здесь, в конторе. Только что вручила официальное заявление о том, что увольняется с работы и становится домашней хозяйкой.

— Йэн, не может быть, чтобы она подложила такую свинью Гаю.

— Они намерены зарегистрировать брак, как только Гай встанет на ноги.

— Он, должно быть, сошел с ума.

— А я всегда считал, что он ненормальный. У них вся семья такая, ты же знаешь. Помнишь, и брат у него был такой же.