Кит на заклание

Чудовищное истребление сельди в районе Ньюфаундленда уже сейчас серьезно сказывается на прибрежном лове трески и других родственных ей видов. Между тем флотилии десятка яростно конкурирующих стран вылавливают непомерные количества крупной рыбы на лежащих вдали от берега банках и отмелях; если теперь пропадет еще и мелкая рыба, идущая на приманку, — в основном сельдь и мойва, то в этом районе резко сократятся уловы промысловых рыб. Многим тысячам рыбаков придется менять профессию и образ жизни. Впрочем, некоторые считают, что ничего страшного в этом нет. Премьер-министр Смолвуд, типичный политический деятель современного толка, однажды сказал мне по этому поводу:

— Это было бы неплохо. Да, очень даже неплохо. Это было бы просто великолепно! Ведь тогда рыбакам придется идти в промышленность. А это означает улучшение жизненных условий. Прекрасно! Лучшего и желать не приходится.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Хотя мои шансы проникнуть в тайны жизни финвалов были до обидного ничтожны, потому что я наблюдал за китами, только когда они поднимались на поверхность, мне все же иной раз везло. Одним таким счастливым случаем я обязан пилоту Ли Фрэнкхему, который был нашим другом и иногда устраивал нам воздушные прогулки вдоль берега на гидроплане.

Июльским днем 1964 года мы с ним летели в Кейп-Ла-Ун, покинутый рыбацкий поселок, где когда-то жил дядя Арт. Погода стояла ясная, и холодная прибрежная вода была особенно чиста и прозрачна. Под нами показался широкий вход в залив Уайт-Бэа-Бей, и вдруг Ли сделал вираж и быстро пошел на снижение. На высоте тридцати метров он выровнял машину, и я увидел в воде шесть финвалов, шедших параллельно нашему курсу.

Киты плыли на глубине всего несколько футов. Моряк сказал бы, что они идут под всеми парами. Прикинув их скорость, Ли заключил, что они делают не меньше двадцати узлов. Потом он сбросил газ, и мы принялись медленно кружить над финвалами. С высоты птичьего полета мы видели китов с такой отчетливостью, словно они тоже летели в воздухе — или словно мы тоже плыли под водой. Можно было разглядеть мельчайшие детали их тел, малейшие движения. И все же только ориентируясь по легкому волнению на поверхности залива, я убедился в том, что киты действительно быстро продвигаются вперед. Глядя на этих финвалов сверху, трудно было поверить, что они вообще куда-то плывут. Их мощные хвосты, которые, в отличие от рыбьих, гребут по вертикали, поднимались и опускались так лениво, словно киты не прилагали для этого ни малейших усилий, а похожие на гигантские весла ласты — видоизмененные передние конечности сухопутных предков китов — вообще почти не двигались: они служат в основном для поддержания остойчивости и изменения направления движения.

Хотя киты плыли со скоростью, доступной лишь немногим подводным лодкам в погруженном состоянии, я не заметил в воде никаких признаков завихрений. Казалось, что эти шесть животных идеально обтекаемой формы парят в толще зеленой морской воды и только очертания их чуть заметно колеблются, словно тела финвалов состоят из какого-то более чуткого и отзывчивого материала, чем живая плоть. Создавалось впечатление, будто киты извиваются в такт неслышной нам музыке океана.

Они были потрясающе красивы.

— Это лучше любого балета, — сказала Клэр. — Какое мастерство, какая гармония! Они же не плывут, они танцуют!

Танцуют? Такое не сразу придет в голову — ведь эти чудища весят по семьдесят — восемьдесят тонн. И все же трудно найти лучшее сравнение.

Человек, будучи существом сухопутным и притом достаточно косным, представляет себе других животных не иначе, как сквозь призму своего сухопутного мышления. Пытаясь передать гигантские размеры некоторых видов китов, их неизбежно сравнивают либо с самыми мощными из вымерших динозавров (киты гораздо крупнее их), либо с современными великанами суши — слонами: «...в шкуре синего кита можно разместить стадо из двенадцати африканских слонов». Сравнения эти чрезвычайно грубы.

Еще более неверное представление о китах составили те, кто видел их мертвые туши, выброшенные на берег или поднятые на разделочную палубу китобойного судна. Извлеченный из родной стихии (да к тому же мертвый) кит превращается в бесформенную глыбу мяса и жира и лишь весьма отдаленно напоминает то существо, которым был при жизни.

Совсем другое дело — живой кит. Вид стада финвалов, плывущих через залив, был для нас подлинным откровением. Мы с необычайной остротой ощутили бесконечное изящество этих животных, достигших такой совершенной гармонии со своим миром, какой никогда не добиться человеку, будь то в воздухе или на суше, в природе или в искусстве.

Минут через десять киты дружно всплыли, сделали по нескольку вдохов и снова ушли под воду, не замедлив хода и почти не потревожив поверхность. Финвалы отлично видят не только под водой, но и в воздухе, и, наверное, они заметили наш самолет. Во всяком случае, они глубоко нырнули; мы следили за тем, как их мерцающие тела становились все меньше и меньше, пока наконец совсем не исчезли, словно за китами затворились двери подводного царства,

С тех пор как закончилась последняя мировая война, человек проявляет необычайный интерес к способности китов проворно и ловко перемещаться и в горизонтальной, и в вертикальной плоскости своего трехмерного мира. Интерес этот рожден не восхищением и даже не желанием расширить наши познания, а стремлением воинственных двуногих научиться строить более совершенные подводные лодки, чтобы быстрее и лучше уничтожать себе подобных. Но каковы бы ни были мотивы изучения кита как подводного снаряда, оно привело к поистине поразительным открытиям, которые еще раз подтвердили, что китообразные относятся к наиболее совершенным существам, когда-либо населявшим нашу планету.

Исследователей с самого начала озадачивало умение кита развивать огромную скорость при помощи такого «примитивного» источника энергии, как мышечная ткань, и такого незамысловатого передатчика этой энергии, как пара лопастей хвостового плавника. Отчасти загадка объясняется обтекаемой формой тела кита; но есть, очевидно, и другие причины. Современные подводные лодки чуть ли не рабски копируют форму тела китообразных, и в общем им удается приблизиться к скоростям, доступным китам, но при этом даже самые экономичные двигатели подводной лодки затрачивают во много раз больше энергии, чем кит. Дело тут, видимо, в том, что тело кита гибко и эластично — свойство, которым не может похвастать корпус подводной лодки. Судя по результатам опытов с дельфинами, волнообразные движения тел танцующих финвалов, которые Клэр, Ли и я сочли оптической иллюзией, на самом деле были явлением вполне материальным.

По-видимому, наружные покровы тела китообразных — кожа, подкожный жир и подстилающая его соединительная ткань — обладают способностью имитировать текущую жидкость, то есть приближаться к жидкости по своим динамическим свойствам. Это приводит к удивительному явлению: турбулентный поток, который обычно возникает в пограничном слое между водой и быстро движущимся в ней телом, вызывая при этом сильное трение, превращается в поток ламинарный, спокойно обтекающий тело животных. Иными словами, ламинарный поток играет, если можно так выразиться, роль идеальной смазки. Я вовсе не уверен, что сегодняшняя наука до конца понимает механизм этого явления, но в эффективности его она уже убедилась. Специалисты подсчитали, например, что дельфин, обладающий такой же массой и размерами, как современная торпеда, мог бы развить скорость торпеды, затрачивая в десять раз меньше энергии.

Классический пример эффективности кита как механизма приводит Ивэн Сандерсон в своей замечательной книге «Вслед за китом». Развивая скорость до восьми узлов, двадцатичетырехметровый синий кит пятьдесят миль тащил за собой загарпунившее его китобойное судно, хотя двигатель китобойца мощностью 800 лошадиных сил все время работал «полный назад»! Нет, одной грубой силой совершить такое невозможно. Тут дело в удивительной слаженности всех частей организма этого животного, в его идеальной приспособленности к водной среде.