Второй медовый месяц

— Удели внимание Расселу! — выкрикнула Вивьен. — Попробуй, почему бы и нет? — После паузы Вивьен добавила: — Зачем вообще так драматизировать, Эди? Испокон веков люди уходили из дома! Так и должно быть!

Эди медленно вышла из комнаты Бена и перешла через лестничную площадку к сушильному шкафу. Открыть ею можно было, только зная хитрость: дверную ручку следовало слегка приподнимать и в то же время тянуть на себя, чтобы не вызвать обрушение горы полотенец и покрывал, которые вот уже двадцать лет складывали на покосившиеся и недостаточно глубокие полки. Придерживая выпирающую кипу одной рукой, Эди втиснула чистые полотенца в узкую щель между верхом кипы и потолком шкафа, торопливо захлопнула дверцу и налегла на нее всем телом. Потом осторожно отстранилась, выждала десять секунд, убедилась, что обвала не будет, и направилась вниз, в кухню. По пути она бросила взгляд на телефон. В том, что о тебе думает не тот, кто нужен, чувствуется какая-то навязчивость. Каким бы милым, оригинальным, любящим и добрым ни было сообщение Рассела, оно может подождать.

Рассел решил прийти домой пораньше. Его вместе с Эди пригласили на закрытый показ римейка классического фильма Хичкока, в котором главную роль играл сексуальный, только что выбившийся в звезды голливудский актер, подобно всем начинающим сексуальным актерам со времен, вероятно, самого Софокла, считавший, что он лично изобрел скандальные выходки как доказательство своей смелости и независимости. Рассел не стал предупреждать Эди о показе только потому, что она всегда была невысокого мнения о Хичкоке, да еще по той причине, что каждый месяц он теперь получал столько приглашений, что даже ему, воспитанному в традициях безукоризненной вежливости, принятой в Халле, не хватало времени отвечать на них и являться всюду, куда его звали. Он уронил приглашение на стол Мейв.

Она едва удостоила его взглядом.

— Поздновата уже…

— Вот и вся благодарность.

— Если надо, могу и поблагодарить, — сказала Мейв. — И вам это известно. — Она подняла голову. — А сами почему не идете?

Рассел снимал куртку с бамбуковой вешалки, пристроенной за дверью.

— Я к жене.

Мейв перестала грохотать клавишами, но на Рассела не смотрела.

— Как она?

— Честно говоря, не очень, — признался Рассел.

— У таких жизненных этапов генеральных репетиций не бывает.

— Да.

— Неизвестно, что от вас потребуется, чтобы…

— Да.

Мейв продолжила печатать.

— Как Роза?

— Не знаю.

— Да я просто так спросила. Симпатичная она. Даже слишком. И умница. Так вот, будь Роза моей…

— Спокойной ночи, Мейв, — перебил Рассел и открыл дверь. — Увидимся утром.

Она коротко улыбнулась клавиатуре.

— Удачного вечера.

Спускаясь в подземку, Рассел задумался: когда он в последний раз пытался покинуть офис раньше часа пик? Сейчас, в четыре часа дня, все пассажиры подземки казались ему непривычно расслабленными и спокойными, никто не несся, вытаращив глаза и не замечая ничего вокруг. Ему удалось даже найти свободное место, достать страницы с книжными новинками из недавней воскресной газеты и настроиться на праздное чтение рецензий на книги, которые он никогда не прочтет, чтобы вдруг обнаружить, что он не может сосредоточиться. Дело было не в раннем уходе с работы — хотя он и не мог припомнить, когда такое случалось в последний раз, и даже не в настойчивой, грызущей мысли, что на показ все-таки надо было сходить, пусть даже ради полезных встреч и знакомств, — а в Эди. Несмотря на всю ее неподатливость, на упорное нежелание помочь ему и себе — вообще-то первыми в голову пришли слова «желание поиздеваться», — Рассел беспокоился за нее. Даже если переносить уход младшего ребенка из дома так болезненно, как она перенесла уход Бена, вполне естественно, разве это нормально — переживать так остро, погружаться в свое горе так глубоко, чтобы не замечать ничего вокруг? И если уж на то пошло, может быть, все-таки стоило бы дать себе волю и заявить жене, что она излишне драматизирует ситуацию, и не бояться неизбежного скандала?

Эди и не подумала подготовиться к прослушиванию на роль в пьесе Ибсена, это было видно невооруженным глазом. Она сходила на прослушивание только по настоянию Рассела и ее агента, и сам по себе этот симптом был тревожным, потому что в прошлом, несмотря на всю занятость семейной жизнью, Эди охотно хваталась за любой представившийся шанс — Рассел изумлялся и восхищался этой оптимистичной решимостью, особенно после множества неизбежных отказов. Она даже повторяла, вытаскивая стопки одежды из сушилки или сгружая пакеты с покупками на кухонный стол: «Толи еще будет, когда я смогу думать только о своих репликах, а не о том, что кончается туалетная бумага!» И вот этот момент настал, а Эди восприняла его с полным безразличием — с безразличием почти ко всему, кроме яростного желания вернуть домой Бена, символ всех ее детей.

Возможно, со временем все изменится, думал Рассел. Может, отгадка очень проста, и это всего лишь разновидность депрессии. Или ответ еще проще: за долгие годы активного материнства Эди настолько изменилась, что теперь не может вспомнить, каково это — быть просто супружеской парой и мечтать сохранить свой брак. Рассел слегка встряхнул газету. В списке бестселлеров столько книг о любви. Ну разумеется. Во всех ее проявлениях. А разве что-нибудь еще имеет такое же значение? Если не ради любви, тогда почему он сидит в поезде подземки в разгар рабочего дня и едет домой, к человеку, несчастье которого он с радостью взвалил бы на свои плечи? Поезд подкатил к его станции, дернулся и остановился. Рассел помог беременной чернокожей женщине вывезти из поезда на платформу коляску с сонным малышом в костюмчике Человека-Паука.

Незнакомка взглянула на него темными и круглыми глазами, совсем как у ее ребенка.

— Спасибо, — сказала она.

Ему отчаянно захотелось ответить хоть что-нибудь. Он открыл рот и вдруг понял, что готов излиться целой речью о том, как превратно порой понимаются родительские обязанности, о том, что с прошлым надо расставаться, если невозможно продлить его. Рассел осекся, закрыл рот и улыбнулся. Задержав на нем взгляд чуть дольше, негритянка наклонилась и вынула из коляски своего ребенка.

— Пока, Человек-Паук, — попрощался Рассел.

Он не придержал входную дверь, и она с громким стуком захлопнулась за ним. В холле было тихо; кот, который умывался в пятачке солнечного света на лестнице, бросил свое занятие и взглянул на хозяина.

— Эди!

С кружкой в руках она медленно выплыла из кухни.

— Эди…

— Извини, — спохватилась она. — Господи, извини. Я не прослушала.

Рассел поставил сумку.

— Что не прослушала?

— Твое сообщение. Возилась наверху, услышала, как включился автоответчик, но не могла отвлечься. А потом закрутилась. Ты же знаешь, как это бывает.

Рассел подошел и коротко поцеловал ее в щеку.

— Я не оставлял тебе сообщения. Просто взял и пришел пораньше.

На лице Эди отразилось подозрение.

— Почему?

— Забеспокоился, — объяснил Рассел и перевел взгляд на ее кружку: — А мне можно?

— Это зеленый чай, — сказала Эди. — Говорят, он бодрит, а на самом деле гадость какая-то.

— Тогда просто черного чаю.

Эди повернулась.

— Так о чем ты беспокоился?

Рассел обошел ее и направился к чайнику.

— Ты же сама знаешь.

— Я жду, когда все само пройдет. Как ангина.

— Бен ушел месяц назад.

— Разве это много?

Рассел наполнил чайник водой.

— Достаточно.

— Чего ты от меня хочешь? — решительно спросила Эди.

Воткнув вилку чайника в настенную розетку, Рассел включил его.

— Когда ушел Бен, я хотел, чтобы ты вспомнила обо мне. А теперь я согласен даже на то, чтобы ты просто встряхнулась, выкарабкалась из этой… инертности.

— Инертности, — бесстрастно повторила Эди.

— Да.

— То есть если я не прыгаю до потолка всякий раз, когда ты являешься домой…