Ангелы Монмартра

Но праздник обходил меня стороной. Я не могла забыть предательский поцелуй в темной реквизиторской. Даже не грело воспоминание о маминой победе.

Отец тоже был мрачен. Перед самым выходом на арену он вдруг оживился и сказал мне, что сегодня обязательно победит. А свою победу посвятит маме. Он успешно сразился с двумя силачами труппы Краузе и каким-то любителем борьбы из зала. Покинув манеж, блестящий от пота и счастливый, папа шепнул, что помирится с мамой и у нас всё будет хорошо. Я поверила ему сразу, обняла и расцеловала.

Следующий номер был моим. Я жаворонком летала под куполом, порой не без гордости замечая завистливые взгляды воздушных гимнасток, наших и немецких. После выступления арену усеяли букеты цветов, что было редкостью в цирковой жизни.

Теперь праздник поселился и в моей душе. Я даже подсмотрела из-за занавеса совместное выступление нашего иллюзиониста Ганке и его коллеги из немецкой труппы.

Свой выход они построили на соперничестве. Один должен был показывать какой-нибудь из своих коронных номеров, а другому предстояло разгадать секрет и тут же повторить фокус, пользуясь реквизитом соперника. Эта дуэль оказалась не менее захватывающей, чем состязание борцов. Ганке разгадал четыре фокуса, немец три. Оба разошлись очень довольные друг другом, и вслед им неслись неистовые аплодисменты.

Ко мне подошел папа и попросил позволения выбрать кое-какие из подаренных мне цветов. Ко второму отделению, звездному часу укротителей, он принес потрясающе красивый, искусно подобранный букет. Мне захотелось смеяться от счастья. За такой подарок на месте мамы я бы, наверное, простила всё и сразу! Рана моей семьи начинала затягиваться.

Если по справедливости, мадам Краузе была великолепна. Ее черный фрак с серебристыми эполетами выгодно подчеркивал фигуру; на голове красовался высокий цилиндр, лицо сверкало от блесток, над напомаженными губами были нарисованы тонкие усики. Рукоять хлыста в локоть длиной украшали золотые насечки. Звери слушались приму безропотно, разве что не маршировали строем. Не могу припомнить, чтобы за время выступления кто-нибудь из хищников подал голос или выказал раздражение. Когда ее звери исполняли гвоздь программы – прыжок через семь огненных колец – я искренне пожалела ее воспитанников. Они прыгали поочередно, с жуткой обреченностью в глазах. Появись перед ними Краузе голой и без хлыста, ни одному из них не пришло бы в голову, что перед ними не вожак, а кусок мяса. Прима то и дело обводила зверей немигающим взглядом, в котором читалось: ну, кто смелый!

Честно говоря, я даже позавидовала тигру, которому Краузе сунула в пасть свою лакированную прическу. Целых пять секунд у него была такая великолепная возможность!..

Наконец оркестр взорвался каким-то известным немецким маршем. Зрители вскочили с мест и ритмично забарабанили по спинкам кресел. Под эту дробь прима сделала книксен, спокойно повернулась к хищникам спиной и прошлась вдоль решетки, рассылая направо и налево воздушные поцелуи. Толпа заорала, к ограде бросились поклонники.

Тем временем звери сами спрыгнули с ярко раскрашенных тумб и побрели в свой зарешеченный проход, который заканчивался за занавесом большой общей клеткой на колесах. В эту повозку была впряжена четверка привыкших ко всему крепких лошадей. Немецкие униформисты тут же взяли их под уздцы и отвели к задним воротам нашего цирка.

Через четверть часа, когда пышный реквизит Краузе убрали с арены, объявили выход мамы. Наш цирк не из богатых и знаменитых. О тумбах и блестящих стальных каруселях приходилось только мечтать. Но маму это не смущало.

В воскресенье она решила дать премьеру.

При первых звуках вальса лев Чанг подошел к львице Лунге и подал ей лапу. К восхищению зрителей, львица оперлась на нее и спустилась с тумбы. Звери закружились в танце. Эта пара двигалась в такт мелодии, словно звери обладали абсолютным музыкальным слухом! Я всю жизнь прожила рядом с хищниками, но ни разу не видела такого… От львов не отставали огромная тигрица Марика и гибкий леопард Руперт. Эта пара была комичной. Леопард едва удерживал тушу Марики и время от времени наступал ей на лапы. Тигрица взрыкивала, и он стыдливо опускал голову.

Прозвучал финальный аккорд.

Чанг и Руперт оставили своих партнерш. Оба сделали сальто в прыжке, мягко приземлились на лапы и в ритме грянувшего чардаша понеслись вдоль барьера. Они «плели канат», ловко прыгая друг через друга. Лунга и Марика – желтая и оранжевая молнии – догнали «кавалеров» и включились в игру. Словно загипнотизированный, зал пытался разгадать секрет согласованности прыжков: Чанг – Марика – Руперт – Лунга… Хищники наращивали темп. Я опасалась, что кто-нибудь из них ошибется и они сцепятся в общей свалке. Но, к счастью, всё прошло гладко.

«Канат» распался, хищники выстроились в ряд и, сидя на задних лапах, передними изобразили аплодисменты.

Потом они строили живую пирамиду. На Марику встал Чанг, на его спину запрыгнула Лунга, а оказавшийся на самом верху Руперт коротко и тонко взрыкнул, чем вызвал неожиданный восторг бременской публики… Я поняла, что это была своеобразная иллюстрация к сказке братьев Гримм. Марика закружилась на месте. Невероятно, однако хрупкая пирамида и не думала рассыпаться. Я аплодировала вместе со всеми, но всё еще находилась под впечатлением от синхронного сальто хищников и безумной гонки вдоль барьера. Уникальная дрессура! Как же маме это удалось? Ведь она просто стояла в центре арены, причем ни разу не отдала команду, не щелкнула хлыстом.

Звери исполняли номер сами!..

Краузе сидела в первом ряду. Я видела, как на ее искусанных губах проступила кровь.

Выступление закончилось. Ограду разобрали. Когда мама покинула арену, оба директора принялись жать ей руки.

Зрители покидали цирк счастливыми. Некоторые даже пели и приплясывали от удовольствия.

После представления должен был начаться банкет. За ареной накрывали столы и подносили ведерки с ледяным шампанским. Наши клоуны бродили в обнимку с немецкими наездницами, побежденные силачи что-то говорили папе и дружески хлопали его по плечам. К нашей шумной компании присоединились двое модно одетых молодчиков из зала. Они смотрели на меня влюбленными глазами. Я вежливо им улыбнулась и еще раз окинула взглядом опустевшие зрительские места. Краузе исчезла – видимо, решила не присутствовать на празднике. Мне стало легче дышать.

Когда оркестр сыграл туш, все начали рассаживаться за столами. Я заняла место между мамой и папой. Они сегодня оказались в центре внимания, ну и я вместе с ними. Директора беседовали с большой группой людей, которые слушали их с величайшим интересом и что-то черкали в блокнотах. Раздалось шипение, ослепительно сверкнули вспышки нескольких фотографических аппаратов, затем репортеры развернули треножники и навели объективы на нас.

Присутствующие начали требовать, чтобы директора произнесли речь. Оба тотчас подошли к столам. Им подали бокалы. Первым заговорил герр Краузе:

– Самые искушенные ценители и критики циркового искусства в восторге от нашего выступления. Мы сегодня триумфаторы, не так ли?

Обе труппы ответили одобрительными криками.

– Это несомненно! – продолжил герр Краузе. – И дело даже не в том, что кассовый сбор за сегодняшний вечер превысил самые смелые ожидания чуть ли не в два с половиной раза…

Его последние слова заглушил шквал аплодисментов. Многие актеры вскочили и стали подбрасывать букеты. Кто-то прошелся на руках.

– …А дело в том, что все мы за эту неделю прекрасно сработались и подружились. Мы с господином Маджифлори…

…снова заискрились фотографические вспышки…

– …решили: а не продолжить ли нам турне вместе?

За столами воцарилась полная тишина.

– И я спрашиваю вас, как звучит название «Звездный цирк Краузе – Маджифлори»?

Тут началось невообразимое. Загремели перевернутые стулья, зашлись в счастливом визге женщины, а мужчины кинулись к директорам, подхватили их на руки и принялись с хохотом подбрасывать в воздух. Отец тоже втесался в радостную свалку. Лишь мы с мамой остались за столом и наблюдали со стороны, как все обнимались, щедро раздавали поцелуи, плакали и смеялись. А я думала о проклятой приме, с которой мы отныне обречены не просто временно делить сцену, но и жить!