Ангелы Монмартра

На сей раз позволили короткую встречу с больным. Таксист принес художнику фрукты и жареного цыпленка. При его появлении Дежан заметно оживился, кивком поблагодарил посетителя и осведомился у таксиста, часто ли тот бывает возле его дома. Маранбер ответил, что не слишком часто, однако дом по-прежнему пуст и ждет возвращения хозяина. Художник возразил, что хозяин вовсе не он, а некая мадам Донадье, и она должна скоро вернуться из Тулона. Затем Дежан попросил Гастона передать ей ключи от дома, ведь всё равно таксист увидится с хозяйкой раньше. На прощание художник попросил:

– Если вас не затруднит, привезите мне пачку картонов и несколько карандашей, лучше цветных. Всё это вы найдете в спальне на втором этаже. И передайте мадам Донадье эту записку.

Доктор отметил, что дело пошло на поправку, если пациент вновь проявляет интерес к жизни.

* * *

Свет в окошке таксист не сразу связал с возвращением мадам Донадье. Снова затеплилась призрачная надежда, что Селена…

Он высадил беспокойное семейство возле Оперы и с замирающим сердцем направил «рено» к дому по известному адресу.

Дверь отворила незнакомая женщина в глухо застегнутом платье и длинном осеннем жакете. Она выслушала объяснение Маранбера, приняла ключи и пригласила таксиста войти.

– Ах да, простите, – Гастон порылся в кармане куртки, – мсье Дежан написал вам письмо.

Мадам Донадье приняла листок и быстро пробежала глазами написанное.

– Я впервые вижу почерк Анжа, – призналась она. – Оказывается, не все художники отменные каллиграфы. Он пишет, что вы всё объясните. Поговорим за чаем.

Гастон не представлял, какие отношения были у мадам Донадье с постояльцем и его любимой. Если по-настоящему теплые и дружеские, то Господи Иисусе, как же найти нужные слова, чтобы сообщить о трагедии?!

И он выложил всё без прикрас. Мадам Донадье сидела напротив и мяла в руке край кружевной скатерти. Она не перебивала его. Но таксист отчетливо понимал, что в жизни этой сильной женщины Анжелюс Дежан и Селена Моро-Санж действительно много значили.

Когда Гастон закончил, мадам Донадье с минуту помолчала, а затем спросила:

– Он передал вам ключ лично в руки?

– Да. Вместе с запиской.

– А вы никому не давали связку?

– Нет, конечно. Я даже не доставал ключи из кармана с того момента, как получил их. Связка не тяжелая и совершенно не мешает. Я опасался, что ключи обязательно понадобятся, как только я забуду захватить их с собой.

– Предусмотрительно. Вы заходили в дом?

– Нет. Признаться, хотелось отчаянно, однако… я боюсь призраков. Многое отдал бы, чтобы снова увидеть мадемуазель Моро-Санж, но… живую.

– Я понимаю, – сказала мадам Донадье. – Только одна связка ключей у меня, дубликат – у вас, но вы не заходили. Как же тогда объяснить, что дом идеально чист, в нем ни пылинки, а цветы правильно политы?..

Гастон развел руками.

– Я никогда не ухаживал за цветами. Но сегодня я собирался пересилить себя и зайти: мсье Дежан просит карандаши и картоны.

– Ладно, – мадам Донадье решительно поднялась со стула. – Оставим это до возвращения мсье Дежана. Он совсем плох?

– Да, но пытается держаться. Такое горе! Один бог знает, чего ему это стоит… Тогда он поседел в одночасье, у меня на глазах.

– Мсье Маранбер, я прошу вас о помощи. Надеюсь, вы согласны, что ему будет лучше дома? Мы должны забрать его из больницы.

– А как же полиция? Мсье Дежан в Сальпетриер вроде как под надзором.

– Я найду комиссара и оставлю ему наш адрес. Кроме того, следует отыскать могилу Селены… Несчастная, несчастная девочка.

Мадам Донадье взяла с собой в больницу костюм, пальто и цилиндр Анжа. Во время поездки она говорила без умолку. Видимо, так ей было проще справиться с нежданной бедой.

* * *

Маранбер остановил такси у въезда в больницу и выказал желание пойти с мадам Донадье. Анжа выписали быстро и без лишних формальностей. Лечащий врач, гладко выбритый мужчина средних лет с моноклем на коротком шнурке, взял с мадам Донадье слово, что она оповестит его, если больному станет хуже. Затем он принес бумагу от комиссара Белэна, которую тот оставил на случай появления родственников. Следовало подтвердить своей подписью, что Андрей Державин не будет покидать пределы Парижа до специального разрешения.

* * *

На обратном пути мадам Донадье села с Анжем в салон и начала рассказывать художнику, что прекрасно отдохнула на юге и в следующем году наверняка купит там дом, что познакомилась с итальянским капитаном дальнего плаванья, и красавец вот-вот сделает ей предложение, что война затянулась и нарушает ее планы. Она говорила, говорила, не позволяя художнику погрузиться в тяжелые мысли. Дежан слушал, кивал, улыбался, но женщине казалось, что рядом с ней находится совершенно чужой человек. Он был худ и небрит, седые волосы прядями топорщились из-под цилиндра, а пальто висело на нем бесформенно и мешковато.

Когда они подъехали к дому, вдова предложила Гастону остаться на обед.

– Благодарю вас, но я на службе, – сказал таксист. – В следующий раз.

Напоследок Анж попросил Маранбера съездить по указанному адресу к маршану, мсье Амбруазу Воллару, и приобрести у него большой холст на подрамнике – размеры художник указал на клочке бумаги. Затем передал таксисту несколько франков на покупку. Гастон пообещал, что привезет холст к вечеру.

Анж поднялся к себе и не выходил до тех пор, пока мадам Донадье не пригласила его к столу.

Художник ел мало, рассеянно слушал вдову и водил по скатерти ручкой вилки. Наконец, он кивком поблагодарил хозяйку и удалился к себе. Казалось, Дежан что-то задумал. Это немного пугало мадам Донадье.

В своей мастерской Анж словно проснулся. Художник схватил картон и принялся неистово рисовать. Он походил на изможденного бесконечной дорогой путника, который добрался до спасительного колодца.

* * *

…Первые полтора дня, проведенные в больнице, Дежан отказывался от еды. Скорее даже не отказывался, а просто не замечал тарелку, которую оставляла медицинская сестра на тумбочке возле кровати.

Мысли и образы в голове Анжа неслись мутным потоком. Бессмысленность видений время от времени становилась невыносимой. Тогда Дежана начинало тошнить. Спазмы в пустом желудке добавляли физические страдания к моральным. Порой поток навязчивых мыслей замедлялся, тогда художник падал в провал тревожного сна. Потом всё повторялось в бесконечном круговороте.

Он решил, что безумен. Это был его первый проблеск сознания с того времени, когда Анж увидел страшную рану на горле Селены. Он начал вспоминать, буквально по крохам восстанавливая случившееся.

Я, Анжелюс Дежан… нет, Андрей Державин. Мне тридцать пять, художник, живу в Париже… Встретил девушку, Селену Моро-Санж, ее муж Санжаров, русский, не помню имени, она воздушная гимнастка в цирке, ее родителей растерзал людоед… я люблю ее, это неправильно, она умерла, ее убил ангел с головой быка, нет, ангел был раньше, до Парижа, вот именно, между Спектаклем и Парижем…

Какой Спектакль и ангелы, это помешательство, ангелов нет, в театральных ложах не бывает длинных рук с перстнями… и нет демонов… но как они реальны!.. Значит, не было этого, не было Селены Моро-Санж, я ее придумал, но почему тогда я в больнице? – это же больница: там, за дверью, люди в белом, а здесь, в комнате белые стены, белые шторы, железные кровати. Запах медикаментов и хлорки. Но почему нет решеток на окнах, почему не слышны крики в коридоре, почему нет санитаров? Я безумен, но… Впрочем, не это важно, а важна выдуманная девушка, образ, который я полюбил…

Может, одна из сестер милосердия, которой я придумал странную судьбу?.. Фантазия сыграла со мной жестокую шутку. Быть может, я провел здесь много лет, а просветление рассудка наступает только сейчас… надо узнать…

Анж приподнялся с кровати. От долгого лежания задеревенели мышцы. Больничная пижама стесняла движения, давила в плечах и груди. Художник поводил ногами под кроватью и, ударившись щиколоткой о край таза, отыскал тапочки. Он дошел до двери и выглянул в коридор. Там было много мужчин в таких же пижамах и женщин в белых халатах. Одна из сестер подошла к Анжу. С некоторым усилием он узнал ее: вчера эта девушка приносила ему еду и остро пахнущую микстуру.