Медвежий ключ

— Пойду, поищу дичи…

И отправился в обход острова, как утром отправился Володька. Андрюха Сперанский и Володька Носов опять стали искать проход: установили на берегу шест, стали искать слева от него, заходя, как только получалось, далеко.

— Акимыч! Помоги нам!

Не столько нужна была помощь Акимыча, сколько хотелось его расшевелить. Акимыч встал встрепенулся было…

— Акимыч! Иди к нам!

Акимыч махнул рукой, глаза у него вдруг потухли, он уселся на прежнее место.

— Закаменел, — тихо сказал Андрюха Володьке, — слишком быстро навалилось все… Несколько дней — и отойдет.

Кто же мог знать, что нескольких дней им не дано?

Несколько часов искали они тропу, все сильнее уставая. С другой стороны острова пришел Кольша, принес обрывки двух чаек — что осталось от них после удара пули из ружья. Покурил, разделся, стал помогать. За работой поговорили о том, что тропа может быть совсем узкая, сантиметров пятьдесят, просто вчера они этого никак знать не могли. Что Саша пошел бы за помощью, но он ни узнать, что с ними случилось, не может, ни уйти в деревню, потому что не бросит же он Константина. Что «если что», искать их всерьез начнут нескоро, и что надо сдохнуть, а прорваться.

Солнце начало склоняться к западу, когда вдруг с открытой воды раздался насмешливый голос:

— Эй, охотнички! Вылезай!

Голос совсем молодой, чуть ли не детский, несется прямо из камышей. Люди торопливо кинулись туда, где слышалось. На воде, уже перед камышами колыхалось на воде нечто ненамного совершеннее гнезда чомги: два или три бревна, непонятно как связанных между собой. Парень стоял на бревнах, широко расставив ноги, толкалась шестом. На парне — желтая рубашка, голубые джинсы; распущенные волосы чуть ли не до плеч, черные до синевы; ветер теребит, колышет их. Метров тридцать до этого парня, или подростка лет четырнадцати… если на глаз.

— Э-ге-гей! Охотники! Послушайте меня!

И парень махнул чем-то белым, зажатый в руке. Ветер подхватил, развернул белую тряпку, как знамя. А может быть, это и было такое знамя?

— Ты кто?! — Володька не придумал вопроса умнее.

— Я Петька… Я приплыл от Говорящих. Вы их называете медведями… Мы хотим с вами договориться. Вы согласны?

Мальчик говорил четко, ясно, выговаривая русские слова внятно и даже красиво. И все же слышалось в его речи что-то чужеродное, чужое, какой-то нерусский, а то и нечеловеческий акцент. Может, дело в рваных, словно обрубленных, фразах?

— Мы заблудились… Ты можешь отвезти нас на берег?

— Могу… Вас как зовут?

— Меня — Володька, это Кольша. Мы охотились на медведей, гнались за одним зверем, и представляешь…

— Знаю. Вы убили Говорящих. Мы хотим договориться с вами. Вы готовы?

— Договориться? Вывези ты нас отсюда, мы тебе что хочешь дадим!

— Я выведу вас, если договоримся. Вы согласны?

— Договоримся о чем?

— Вы не будете убивать Говорящих. Вы дадите нам картошку и научите ее сажать. Мы вас выпустим. Мы не будем ловить Говорящих.

— Что за чепуха… Петька, подплывай к берегу, так неудобно разговаривать.

Петька замотал головой, волосы полетели по ветру.

— Не понимаю ничего… Кто такие Говорящие, а, Петя? Ты бы хоть толком объяснил.

— Говорящие — это Народ. Это те, кто говорит. Их нельзя убивать. Вы убиваете, это плохо.

— Ты говорил, Говорящие — это медведи? Так?

— Вы называете Говорящих медведями. Они — Народ, они — Говорящие. Их нельзя убивать.

Володьке казалось, он видит страшный сон, в котором мешаются эпохи, звери, люди, прочитанное в книгах, слышанное от кого-то и реальность. Ему чудится? Ничего подобного, вот плещется озеро, ставшее синим, когда немного растащило тучи, вот ветер касается лица, вот стоят Кольша и Андрюха с таким же обалделым видом, как у него.

— Вы хотите, чтобы мы договорились? О чем?

— Чтобы не убивать друг друга. Вы согласны?

Обе стороны хотели продолжить беседу; очень возможно, и удалось бы договориться о чем-то. Вполне вероятно, Петька и вышел бы на берег, меньше став опасаться людей. Все было возможно, но тут на берег вышел вдруг Акимыч. Спотыкающейся походкой, странно приставляя левую ногу к правой, шел он развинченно и странно, крича дурацкое слово «оборотень!». Раз за разом «оборотень!» и «оборотень!». И стал вдруг поднимать ружье. Нормальный или не вполне, Акимыч вовсе не утратил навыков охотника с полувековым стажем. Когда он взял своего первого глухаря? Первого марала? Первого медведя, наконец? Скорее всего, лет в пятнадцать, еле успев сформироваться.

Акимыч все орал свое «оборотень!», юноша что-то тоже кричал, опираясь на шест, Акимыч поднимал свое ружье, и держал его верно, ухватисто, и Володька тоже стал что-то орать, потеряв на этом полсекунды или даже целую секунду. Вот Андрюха — он сразу кинулся к Акимычу. Так и мчался изо всех сил, опустив голову, бешено работая ногами. И не успел.

Огонек лизнул дуло ствола, юношу словно смело с его плотика, и сам плот начал распадаться, расходились на глазах его бревна, словно жизнь мальчика была той силой, которая собой скрепляла плот. Андрюха был уже метрах в трех, когда Акимыч перевел ружье, и Андрюха вдруг тоже отлетел, под левой лопаткой у него вдруг появилась дыра, и в этой дыре повисло что-то розовое, голубое и багровое. Словно бы против своей воли, нехотя, Андрюха навзничь свалился на гальку. У него было спокойное лицо, по неподвижным глазам плыли облака в голубом небе. Под левой грудью — маленькое черное отверстие.

Акимыч продолжал что-то орать, отступал, отмахиваясь ружьем. Володька поймал его за плечо, вывернул руку, заставил выпустить оружие.

— А-аа-ааа!!! — орал на одной ноте Акимыч, отступал от Володьки, словно увидел что-то невыносимо страшное. Так он и отступал, бежал, пятясь задом внутрь островка с безумно распяленным ртом и с такими же расширенными, совершенно безумными глазами.

На Володьку набегал и Кольша. Тоже поздно, ничего уже не сделаешь. Только тут Володька сообразил вдруг, что не слышал ни одного выстрела: ни первого, ни второго. А по озеру так и двигались, ныряли в волнах два толстых неровных сука — даже непонятно, как на них плавал Петька.

— Володька… Давай поймаем эти бревна… Уплывем.

— Кольша, я же не против, только как ты их думаешь поймать?

— Вплавь… Тут по пояс войти вполне можно, топко начинается потом. Ну, и пригнать их сюда…

Потом Володька думал, что сам по себе этот спокойный разговор, беседа про то, как выбираться отсюда возле не остывшего покойника, с обезумелым Акимычем за спиной, после всех ужасов этих минут, тоже были своего рода защитной реакцией. Голова требовала переключения, возможности спокойно подумать о чем-то другом, не о происшедшем на глазах. Володька спокойно, как мог бы набивать гильзу порохом или коптить мясо в коптильне, наклонился и закрыл глаза Андрею, сложил ему руки на груди.

Кольша и впрямь сплавал к одному из черных мокрых сучьев, лег на него грудью, подгреб ко второму, уже почти отплывшему суку. Ему удалось пригнать сучья к островку, и встав в воде, вытащить их за собой на берег; потом Кольша повалился на землю, лег лицом вниз, судорожно дышал — так, что ходуном ходили ребра. Видно было, каких усилий стоили ему эти два сука. Володька к тому времени развел огонь, приготовил остатки мерзкой, на удивление невкусной птицы.

Ожидая, пока Кольша придет в себя, Володька осмотрел оба сука. Наверняка они были соединены, скреплены чем-то, но Носов не смог найти ни самих креплений, ни мест, где они находилось. Как будто загадочный посол медведей Петька и правда держал сучья вместе силой своей собственной жизни вместо веревок и гвоздей. Ладно, веревки найдутся…

Андрею не нужен был больше ремень брюк, и Володька снял его, разрезал повдоль и крепко связал сучья.

— Думаешь, удержит? — Николай поднимался с земли, выглядел уже немного крепче. Новое несчастье сделало его активнее; со смертью Андрея он словно бы понял, что придется выбираться самому, никто его тащить не будет с острова.