Капитан Невельской

Чернышев вздохнул.

— Я не верю всему этому, — проговорил он, как бы отгоняя мираж и обращаясь к Бергу за содействием. Он желал заглушить собственный интерес.

Тут князь Меншиков сказал, что карты тщательно рассмотрены.

— Полагаю, господа, что следует послать крейсер для охраны морей, а также продолжать исследования…

— Капитан-лейтенант нарисовал нам яркую картину, — заговорил тучный Сенявин, — но документами и картами предыдущих исследований доказывается, что картина там совершенно противоположная.

— Ваши документы, Лев Григорьевич, составлены понаслышке пьяными попами-миссионерами в Пекине, — заметил Меншиков, и фигуры в креслах опять закачались.

— Документы Министерства иностранных дел не могут быть неверны, — ответил Сенявин с обидой и достоинством.

Граф Чернышев решил еще раз рвануться в бой со старых позиций. Он оттолкнул лежавшую на столе малую карту Невельского и, придвинув к себе старую министерскую карту, рассматривал ее.

— Как же вы прошли между Сахалином и Татарским берегом? Ведь здесь перешеек.

— Н-нет, ваше сиятельство, там п-пролив, — чуть заикаясь, ответил капитан. Мускулы лица его нервно задрожали. — Эта карта ош-шибочная, в-вот карта описи. — Он показал на свою карту.

— Ваша карта мне не нужна, — спокойно заметил военный министр, но за этим спокойствием таилось угрозы и ненависти больше, чем в любом самом свирепом ответе. — Браутон и Крузенштерн утверждают, что тут перешеек!

— Там пролив, ваше сиятельство, — спокойно и почтительно ответил Невельской и еще добавил: — И это т-так же верно, как т-то, что я стою здесь.

— Шарлатан! — откидываясь к Бергу, пробормотал Чернышев, не спуская с капитана своего зоркого полицейского взора.

— Наш русский великий исследователь Крузенштерн утверждает, что Сахалин полуостров! — снова начал свою речь усатый Берг, и в глазах его опять расплылось выражение надменности, словно не его только что обрывали. — Донесения нашей православной миссии говорят о том, что на устье Амура четыре тысячи войска, а также флотилия. А капитан-лейтенант Невельской утверждает, что он входил в устье Амура, но крепости не видел. Что же это значит? Это значит, что капитан грубо ошибся! Если бы там не было перешейка, то Крузенштерн вошел бы в лиман с юга. А если он не мог войти в лиман с юга, то это значит, — с торжествующим видом объявил генерал-квартирмейстер, — это значит… — еще торжественней повторил он, — что перешеек есть!

— Да и как это возможно! Занять силой в семьдесят человек устье реки! — вдруг вспылил Чернышев, который, вопреки собственному намерению, все сильней убеждался в правоте Невельского. — Где мы возьмем силы, как войска перебросим в такую даль, если иностранцы пошлют армию?

Перовский, как бы молчаливо повелевая, взглянул на капитана.

— Я объяснил причину, по которой могло сложиться ошибочное убеждение. Повторяю, что Сахалин остров…

— Так, значит, Крузенштерн ошибся! — заговорил Чернышев. — Лаперуз ошибся, Браутон ошибся, Министерство иностранных дел составило ложные документы, Миддендорф, ныне всеевропейский признанный ученый, произвел ошибочные исследования! Наш достопочтеннейший адмирал Врангель и Российско-американская компания ошиблись и ложно действуют, научно опровергая открытия «Байкала», один капитан-лейтенант произвел все самовольно, наспех и не ошибся!

Раздался общий презрительный шумок, а Чернышев бросил на капитана из-под изогнутых бровей гневный взор, который очень шел к его сильному и мужественному лицу.

Возмущались ошибкой, якобы совершенной при описи. Но подоплека была другая. В действиях Невельского усматривали крамолу, но доказать этого нельзя. Знали, что арестованный петрашевец Черносвитов вел разговоры, будто восстание против правительства вспыхнет в Сибири и что по Амуру будут снабжать революционные войска оружием…

«Конечно, — полагал Чернышев, — если бы оказалось, что устье доступно и есть пролив, — благодать для этих прохвостов!» Чернышев считал, что надо этот пролив закрыть, если он даже и открыт. Он знал по протоколам допросов, что Невельской был знаком с революционерами. Но больше всего военный министр подозревал Муравьева, которого выгородил Перовский. Могло быть, что все исследования Амура вообще обман. Им не фарватер нужен, а просто они хотели поставить там своих людей. Их цель — свить там гнездо, а потом по Амуру возить оружие и контрабанду. Хитрый и подлый заговор, вот что надо доказать! Да и какое может быть исследование в такой короткий срок! Правда, Чернышев сам не совсем верил в свои домыслы, но они хороши как тайные доводы, и он полагал, что кашу маслом не испортишь.

Перовский ручался за Муравьева и Невельского, и Третье отделение тоже никаких претензий не имело, но в Третьем отделении — Орлов, родня ссыльных Волконских, за которыми Муравьев ухаживает в Иркутске. Все переплелось. Чернышев уж говорил однажды канцлеру, что крамола, кажется, пробралась и в Третье отделение.

— Мы можем проверить произведенные исследования, — наконец заговорил Нессельроде. — Здравый смысл, предшествующие солидные исследования и карты убеждают нас как раз в обратном: капитан-лейтенант ошибся! — улыбаясь, обратился он к Чернышеву, словно успокаивая его, и добавил как бы между прочим: — Может быть, произвел не там исследования…

— Попал не на ту реку, — подхватил Чернышев.

— Или прошел не тем проливом… — добавил Сенявин.

— Не извольте сомневаться, Карл Васильевич, — Меншиков махнул ладонью, — прошлые исследования ошибочны… Чего не бывает! Ведь там океан, а не Маркизова лужа.

Это был оскорбительный намек. Нессельроде когда-то учился в морском корпусе, но плавал только между Петербургом и Кронштадтом по той части залива, что в память ленивого маркиза де Траверсе, возглавлявшего когда-то флот, прозвана Маркизовой лужей. Словом, князь, видно, хотел сказать, что сфера канцлера — Маркизова лужа. Все так поняли это, видимо, и в прямом и в переносном смысле. Опять все закачались в креслах, одни со смеху, другие оттого, что хотели показать, как это не смешно, как возмутительно…

— Нам следует вспомнить о высочайшем повелении, которое состоялось пятнадцатого февраля прошлого года. — Канцлер с грустью возвел глаза на плафон, делая вид, что не слышит. Упоминание об императоре — всегда верное средство заткнуть рот остряку. — Его величество указал нам, что следует основать зимовье на юго-западном берегу Охотского моря с тем, чтобы оттуда Российско-американская компания могла бы производить торговлю с гиляками. Нам следует держаться этого высочайшего повеления…

Меншиков демонстративно повернулся боком, как бы показывая, что не желает дальше слушать.

— Повеление было до исследования, — сказал он с таким видом, словно хотел доказать, что опять говорить разрешили полоумному…

— Вот здесь и основать зимовье, — продолжал Нессельроде, водя по карте, — где-либо в приличном расстоянии от Амура. Иностранцы тогда не смогут подойти к устью реки, так как с юга доступ им преграждает перешеек, соединяющий Сахалин с материком, а подход корабля с севера будет замечен в зимовье.

— В Морском министерстве карта с перешейком отвергнута, — не утерпел князь Меншиков.

— Мы верим карте достопочтенного Крузенштерна, — тоном человека, напоминающего об уважении к науке, сказал Нессельроде. — Таким образом, и все покушения на реку Амур со стороны иностранцев предотвращены самой природой… И ни в коем случае не касаться устьев Амура, под страхом тягчайшего наказания. — Тут канцлер взглянул на Невельского, про которого, казалось, забыли…

Начиналась та беспорядочная перепалка, которая не раз случалась между министрами на заседаниях.

Вскоре капитана отпустили. Он вышел в приемную, где, волнуясь, ждал его Миша Корсаков.

— Ну что? — кинулся тот с места…

— Нет еще решения! Лев Алексеевич сказал, что вечером сообщит… Они слепы… Миша, это несчастье… Миша, Миша! Но, по-моему, дело не совсем проиграно, — вдруг сказал Невельской, и глаза его странно блеснули.