Инстинкт Бабы-Яги

Василий недовольно открыл глаза, коротко мяукнул, пару секунд смотрел на меня, потом встал и потянулся. Я сел возле зверушек на кровать. Честно говоря, больше всего хотелось упасть на подушку и заснуть. Кот подошел ко мне и потерся головой о руки. Я наклонился. Василий чихнул и коротко сказал:

— Мяу.

Затем он уставился на меня и вдруг разразился странными звуками, меньше всего напоминавшими мурлыканье. Я бы сравнил их скорей с горловым пением ненцев. Потом кот издал утробный рык, шерсть вспушилась, хвост угрожающе забил по бокам, глаза прищурились, уши прижались к голове. Не понимая, что обозлило Василия, я спросил:

— У вас дурное настроение, сэр?

Животное зашипело и прыгнуло в кресло. Сбоку послышалось равномерное пофыркиванье. Я осторожно повернул голову. Филимон недовольно дергал носом.

— И ты не настроен улыбаться, — пробормотал я и сделал попытку взять длинноухого.

Всегда спокойный, даже апатичный кролик неожиданно поднял верхнюю губу, обнажив длинные, вполне крепкие зубы. Я отдернул ладонь.

— Мяу, мяу, — донеслось из кресла.

Кот спрыгнул на пол и пошел к двери, на пороге он обернулся и с укоризной заявил:

— Мяу! — Затем помедлил и добавил с другой интонацией: — Мяу.

Василий явно вел какой-то разговор, недоступный для моего понимания, похоже, кот был зол.

— Мяу, — отрывисто приказал он и вышел в коридор, за ним мгновенно поскакал Филимон. Я посидел пару минут на кровати, собираясь с силами, потом решил пойти в душ, взял с кресла грязную рубашку и обнаружил, что она насквозь мокрая. Гадкий Василий, недовольный мной, отомстил по полной программе.

Глава 30

В Шереметьево я прибыл точно к указанному времени и встал около табло в зале отлета. Тяжелый саквояж, набитый, очевидно, кирпичами, громоздился у ног, в руках я сжимал бумажку. Рейс номер… Москва — Иерусалим, А. Штейнбок.

Глаза мои бегали по толпе. Отчего-то казалось, что незнакомый Штейнбок — это невысокий кряжистый мужчина лет пятидесяти, с бородой и усами. Бог знает, почему в голову взбрела эта мысль. Людской поток равнодушно тек мимо, в здании было душно и слишком сильно пахло духами.

— Простите, — раздался сзади мелодичный голосок, — вы, наверное, Иван Павлович?

Я обернулся. Хрупкая девушка лет восемнадцати смотрела на меня прозрачными, словно весенние, еще не успевшие растаять льдинки, глазами.

— Это вы принесли посылку от Элеоноры?

— Э… да, жду А. Штейнбок.

— Правильно, — улыбнулась девочка, — вот мой паспорт, смотрите.

Черно-белая фотография не передавала ее очарования. Алла Ароновна Штейнбок, гражданка Израиля.

— Мне пора, — снова улыбнулась Аллочка и сделала попытку оторвать каменно-тяжелый чемодан от пола.

Я галантно отстранил ее от поклажи.

— Покажите, куда отнести саквояж.

— На таможенный контроль, — махнула изящной ручкой Аллочка, — не ожидала, что посылка такая огромная, у меня с собой только ручная кладь, крохотная сумочка, я люблю путешествовать налегке!

Продолжая беседовать, мы добрались до того места, где пассажиры показывали таможеннику свои вещи. Я поставил саквояж на ленту транспортера и спросил у женщины в серой форме, сидевшей за стойкой:

— Вы разрешите проводить девушку? Очень вещи тяжелые.

— Только до паспортного контроля, — весьма вежливо ответила таможенница, — дальше не пустят, там уже граница.

— Да, конечно, спасибо, — обрадовался я, и мы с Аллочкой стали поджидать своей очереди на досмотр.

Впереди маячило несколько человек, впрочем, сзади тоже выстроился хвост. Люди вели себя спокойно, нервничала лишь пожилая женщина, находившаяся непосредственно перед нами.

— Слышь, сынок, — повернулась она ко мне, — чего тут писать надо?

Я посмотрел на декларацию, заполненную почерком человека, редко берущего ручку.

— Цель поездки.

— Это как?

— Ну, например, на лечение.

— Здорова, слава богу.

— Или туристическая поездка.

— Да нету у меня времени по музеям бегать.

— Тогда зачем в Израиль отправляетесь?

Бабка горестно вздохнула:

— Дочка у меня замуж вышла, все принца ждала. Выбирала-выбирала и нашла еврея! Правда, хороший мужчина, хоть и веры не нашей. Вот теперь лечу на внука посмотреть. Первый раз за границу, боязно мне.

Я посмотрел на ее полную коротконогую фигуру, облаченную в «праздничное» пальто с аккуратным каракулевым воротником. Голову бабуля повязала коричневым платком, пальцы, никогда не знавшие маникюра, судорожно сжимали ручку допотопного чемодана из фибры. Теперь таких не делают. Бабушка могла получить неплохой гонорар от Музея истории Москвы, предложи она им в качестве экспоната сей кофр.