70  

Книга Бытия

  • И праведник шел за посланником Бога,
  • Огромный и светлый, по черной горе.
  • Но громко жене говорила тревога:
  • Не поздно, ты можешь еще посмотреть
  • На красные башни родного Содома,
  • На площадь, где пела, на двор, где пряла,
  • На окна пустые высокого дома,
  • Где милому мужу детей родила.
  • Взглянула – и, скованы смертною болью,
  • Глаза ее больше смотреть не могли;
  • И сделалось тело прозрачною солью,
  • И быстрые ноги к земле приросли.
  • Кто женщину эту оплакивать будет?
  • Не меньшей ли мнится она из утрат?
  • Лишь сердце мое никогда не забудет
  • Отдавшую жизнь за единственный взгляд.

21 февраля 1924

Петербург, Казанская, 2

Художнику

  • Мне все твоя мерещится работа,
  • Твои благословенные труды:
  • Лип, навсегда осенних, позолота
  • И синь сегодня созданной воды.
  • Подумай, и тончайшая дремота
  • Уже ведет меня в твои сады,
  • Где, каждого пугаясь поворота,
  • В беспамятстве ищу твои следы.
  • Войду ли я под свод преображенный,
  • Твоей рукою в небо превращенный,
  • Чтоб остудился мой постылый жар?…
  • Там стану я блаженною навеки
  • И, раскаленные смежая веки,
  • Там снова обрету я слезный дар.

1924

Муза

  • Когда я ночью жду ее прихода,
  • Жизнь, кажется, висит на волоске.
  • Что почести, что юность, что свобода
  • Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
  • И вот вошла. Откинув покрывало,
  • Внимательно взглянула на меня.
  • Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
  • Страницы Ада?» Отвечает: «Я».

Март 1924

Петербург, Казанская, 2

* * *

29. 10. 1925

В комнате очень холодно. А. Е. Пунина начинает топить.

Время подходит к 9 часам. АА с сожалением говорит, что ей надо уходить домой, потому что она должна застать управдома, чтобы взять у него трудовую книжку В. К. Шилейко. Какую трудовую книжку? Зачем? Оказывается, что трудовая книжка Шилейко лежит у управдома, а без нее В. К. Шилейко не может получить жалованье в университете. И вот, вместо того чтобы самому по лестнице спуститься к управдому и взять ее, Шилейко заставляет АА специально для этого возвращаться на несколько часов раньше в свою ужасную квартиру, идти к управдому, выдумывать повод – почему именно она, а не сам В. К. Шилейко приходит…

А. Е. Пунина начинает топить печку в соседней комнате – в спальне. Я иду туда, гоню А. Е. Пунину и затапливаю печку сам. АА покидает диван с термометром под мышкой – поставленным по моим увещаниям. Подходит к печке. Садится на корточки перед ней и ежится.

Мне очень нравится – очень идет АА черное платье… Я говорю ей это. АА отвечает, что нравится платье и ей… «Я хочу сняться в этом платье…»

Приходит Пунин. Уговаривает АА оставить у управдома книжку до завтра, а не торопиться. И я, и А. Е. Пунина присоединяемся к этим уговорам… «Если он (В. К. Шилейко) сумасшедший, то это не значит, что Вы должны исполнять прихоти сумасшедшего…»

Наконец АА поддается нашим просьбам и остается. Я ухожу домой…

Не знаю почему – вероятно, и разговоры с АА, и ее грустно-покорный тон в этих разговорах, какая-то особенная незлобивость, чувство ясного понимания Анной Андреевной трагического в эпохе, трагизм ее собственного существования – все вместе так подействовало на меня, что я ушел с подавленным сердцем, шел, не видя встречных сквозь липкую мразь и туман, и когда пришел – лег на постель с темной и острой болью в сердце и с бушующим хаосом, хаосом безвыходности в мыслях.

АА не жалуется. Она никогда не жалуется. Жалобы АА – исключительное явление и запоминаются навсегда.

И сегодня она не жаловалась. Наоборот. Все, о чем она говорила, говорила она как-то ласково-грустно, и со всегдашним юмором, и доброй шуткой, и твердым, тихим и гибко интонирующим голосом. Но от этого мне было еще грустней. Ибо видеть ясный ум, тонкую натуру, мудрое понимание и острое чувствование вещей, и доброту, доброту, доброту… – в такой обстановке, в таком болоте мысли и мира – тяжко.

Из дневниковых записей

Павла Лукницкого


«Скитаясь наугад за кровом и за хлебом» – не жалоба. Это точная, скупая и бесслезная констатация нагой, низкой истины. Жизнь ее после катастрофы 1921 года, когда один за другим ушли – «забыв» ее «на дне» брат Андрей, Блок, Гумилев, – осиротела. «Меня как реку суровая эпоха повернула» – скажет о себе Ахматова на пороге старости. Но прежде чем повернуть и при повороте наполнить новым полноводием сил и чувств, эпоха заставила ее пережить мучительное для поэта такой творческой энергетики обмеление. Это не стало полным высыханием источников («водопадов») поэзии, это было именно обмеление, и прежде всего обмеление или оскудение эмоциональное. После 1921 года и внутренняя, духовно-душевная, и внешняя жизнь Ахматовой, надолго, на целых пятнадцать лет, укладывается в простенький анкетный сюжет: в 1922 г., де-факто разойдясь с Шилейко, на полтора десятка лет «сошлась», как говорили в те простые, как мычание, времена, с Николаем Николаевичем Пуниным. В 1936 году, незадолго до окончательного разрыва и после почти десятилетия немоты (с 1925-го по 1935-й Ахматова написала всего двадцать стихотворений) она создаст цикл «Разрыв».

  70  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×