Мизерере

— Что за проблема?

— Его убили.

— Но мой сын…

Именно в этот миг Воло повышал голос:

— Вы дадите мне его координаты или предпочитаете, чтобы я приехал за вами?

Как правило, он получал номер телефона в ту же минуту. И звонил бывшему хористу. Чтобы снова услышать сонный голос и невнятные ответы. Мальчишки, ставшие взрослыми, ничего не могли припомнить. Пришлось перетрясти три прихода, сделать около сорока звонков, подкрепиться в «Маке» на площади Клиши, который работал в два часа ночи, прежде чем удалось нащупать кое-что серьезное. В церкви Святого Иакова на улице О-Па в Пятом округе.

Воло дозвонился родителям Режиса Мазуайе в три сорок ночи. Поартачившись, отец, простой рабочий с характерной речью, раскололся. В 1989 году его сын, певчий-виртуоз, исполнил сольную партию для диска «Мизерере», записанного в церкви Святого Евстахия в Сен-Жермен-ан-Лэ.

Сейчас ему двадцать девять лет, он открыл автомастерскую в Женвилье. Там и работает, и живет.

Волокин набрал номер. Его ждал сюрприз. После второго звонка ему ответил бодрый незаспанный голос. Без всякого предисловия полицейский спросил:

— Вы не спали?

— Я ранняя пташка. Да и работы поднакопилось.

Русский представился и стал задавать вопросы, готовый услышать в ответ все то же бессвязное бормотанье. Но Режис Мазуайе помнил все до мельчайших подробностей. Воло догадывался, что механик страстно увлекался пением, а записанный под руководством Гетца диск стал одной из вершин его жизни. Мазуайе спросил:

— Что случилось с месье Гетцем? У него неприятности?

Воло выдержал паузу. Похоронным голосом сообщил печальную новость. Повисло молчание. Очевидно, в голове его собеседника столкнулись две эпохи: волнующее прошлое и настоящее, полное ужаса и насилия, которое перечеркивало светлое воспоминание.

— Как… Я хочу сказать, как его убили?

— Избавлю вас от подробностей. Расскажите мне о нем. О его поведении.

— Мы были очень близки.

— Насколько?

Тот тихо рассмеялся в ответ.

— Не так, как вы думаете, капитан. Ведь вы, легавые, видите зло повсюду…

Воло стиснул зубы, чтобы не ответить, что зло действительно вездесуще. Но вместо этого приказал:

— Опишите мне ваши отношения.

— Месье Гетц доверял мне.

— Почему?

— Потому что он заботился обо мне. Он думал, что как певец я могу далеко пойти. Только надо спешить. Время было на исходе. Мне уже исполнилось двенадцать лет. До ломки оставался год или два.

— Он казался вам обеспокоенным?

— Пожалуй, да.

— В восемьдесят девятом году?

Волокин задал вопрос наудачу. Тем больше он удивился, попав в яблочко.

— Иногда, — продолжал Мазуайе, — мы с ним по вечерам задерживались, чтобы порепетировать, и я чувствовал его тревогу. У меня сохранилось это ощущение напряженности. Впрочем, я знал, чего он боится.

— Чего же?

— Однажды вечером, когда я репетировал «Мизерере» для будущей записи, Гетц казался особенно нервным. Он то и дело окидывал церковь взглядом, словно что-то могло появиться из-за угла.

— Продолжайте.

— А потом он расплакался. Меня это потрясло. Я думал, взрослые не плачут.

— И что он вам сказал?

— Кое-что странное… Он сказал, что дети не зря верят в сказки, которые им рассказывают. И что иногда людоеды вполне реальны…

Волокин почувствовал, как встали дыбом волосы у него на затылке:

— Он говорил вам о людоедах? А он употреблял выражение «Е1 Ogro»?

— Да. Припоминаю. Он произнес именно это слово. По-испански.

— Дайте мне ваш адрес.

Мазуайе продиктовал свои координаты. Волокин предупредил:

— Я захвачу круассаны.

Русский все еще находился в церкви Святого Иакова на улице О-Па. Ризничий ушел спать, оставив боковую дверь открытой.

Прежде чем уйти, он хотел кое-что проверить. То, что уже некоторое время не давало ему покоя. Он набрал номер мобильного испанского полицейского из Тарифы. Тот говорил по-французски. Они вместе работали над делом педофила, который подбирал африканских детей-нелегалов и заставлял их сниматься в фильмах в стиле «гонзо». Самая дикая мерзость, да еще с гнусным довеском.

— Хосе?

— Да?

— Говорит Волокин, Хосе. Просыпайся, у меня срочное дело.

Испанец прочистил горло и отыскал несколько французских слов в глубине своего затуманенного сознания: