Флердоранж — аромат траура

Катя стояла, привалившись к стене. Пистолет с самодельным глушителем валялся у ее ног. Незыблемой, непоколебимой в этой палате была только кровать — все остальное в драке было перевернуто и раскидано. На кровати лежал Хвощев — невредимый, не раненый, не убитый и наполовину мертвый.

Колосов и оперативники из группы захвата, тяжело дыша после жестокой схватки, сгрудились над поверженным, но упрямо пытавшимся подняться человеком. Его руки были уже заломлены назад и скованы наручниками. Губы в драке разбиты в кровь.

Колосов до сих пор не мог прийти в себя. Он не верил тому, что видел: на полу в палате Хвощева в наручниках сидел Константин Туманов.

Эпилог

Николая Христофоровича Трубникова Катя встретила в главке — славянолужский участковый стоял посреди главковского коридора, растерянно, как в лесу, озираясь по сторонам.

Был уже октябрь. Лили дожди. В руках Трубникова была промокшая форменная кожаная куртка и тощая папка с бумагами. Сельский участковый представлял собой довольно, комичное зрелище в этом чинном, вылизанном, застеленном дорожками строгом коридоре чрезвычайно строгого учреждения. Весь вид Трубникова — его прокопченное полевым загаром лицо, красная шея, костистые крестьянские руки — совершенно не вязался с главковской атмосферой. Он и сам это чувствовал: за все двадцать лет службы в органах он побывал в главке раз семь на унылых командно-штабных учениях и дважды на торжественном вручении наград. Кате он обрадовался как родной.

— Николай Христофорович, вы куда? К нам? — она тоже обрадовалась. Ведь они не виделись с тех пор.

— Да в ХОЗУ я, да заплутал что-то… Коридоры… перестроив тут, что ли, все? Эх, Екатерина Сергеевна, дорога моя… Ну здравствуйте, как сами-то?

— Ничего. Хорошо. Давайте я вас в ХОЗУ провожу?

— Да это потом. Насчет обмундирования я, это терпит… Вообще-то я к Колосову приехал, — Трубников сдвинул фуражку на затылок. — Дело-то наше, кажется, к концу подвигается?

— Никита в прокуратуре области, — сообщила Катя. — Они дело к своему производству приняли. Сегодня две очные ставки и окончательное предъявление обвинения Туманову. Николай Христофорович, да что мы стоим? Пойдемте ко мне, я вас чаем напою. А Никиту мы подождем. Вы из Славянолужья-то как? Неужели на мотоцикле?

— На электричке, — Трубников вздохнул, — такая маета.

Пока он сидел в кабинете пресс-центра и с наслаждением пил уже третью чашку чая с шоколадной плиткой, которую сам же и неожиданно извлек из бездонных карманов своего кителя: «Это вот вам», Катя позвонила Колосову на мобильный.

— Никита скоро будет, — сказала она. — Ну а вы-то как сами?

— Да помаленьку. Работаем.

— Как Вера Тихоновна? Тогда мне с ней толком и проститься не пришлось.

— Ничего. Уголь я ей тут привез на зиму. Запасается. Павловский централизованно в этот год решил для рабочих агрофирмы уголь закупать. Ну, а пенсионерам, ветеранам скидка большая, — он взглянул на Катю, ожидая, что она немедленно спросит про Павловского, но она спросила:

— А как Галина Юрьевна?

— Ничего. В Москву собирается зимовать.

— Женились бы, Николай Христофорович. Женились, и дело с концом.

Он снова взглянул на нее. Взгляд был прежний — мол, ишь ты, молода еще советы давать. А потом грустно усмехнулся:

— Да это ж не от меня зависит.

— От вас, — заверила Катя. — Вы женщин плохо знаете. Ах, как они этого ждут!

— В смысле предложения? — уточнил Трубников. — Руки?

— В смысле предложения. Сердца. И чтоб было как в кино, понимаете?

— Павловский с Полиной расписался, — помолчав, сказал Трубников. — У нас уж слух идет — она ребенка от него ждет. Папаша… С ним сегодня первую-то очную Туманову проводят?

— Да, — сказала Катя. — Это их первая встреча с той субботы.

* * *

Ту субботу она помнила в мельчайших подробностях. Когда скованного наручниками Туманова под проливным дождем вывели из больничного корпуса, она (прежде такого с ней не бывало) села вместе с ним, Колосовым и конвоем в кузов пригнанного автозака.

Туманов сидел рядом с ней. Она чувствовала жар его тела сквозь черную ткань костюма. Чувствовала и его взгляд — сначала исполненный только бешенства и ненависти, а потом…

— Ну что теперь легче тебе стало? — спросил он. — Лучше, да? Теперь ты довольна? Всем довольна?

Вопросы были те же, что и там, на дороге у Татарского хутора. А вот голос другой.