Black & Red

Тревога нарастала, Катя места себе не находила. Она не понимала причины своего состояния: помчались зачем-то неизвестно за кем (ведь даже имя ЕЕ – пока тайна), приехали на какую-то станцию Узловая и потеряли объект преследования. Машинка «Матисс» нырнула в сумерки и пропала, оставив за собой совершенно непонятный шлейф беспокойства, дурного предчувствия и… страха. Может быть, она, эта секретарша, и правда живет здесь, в поселке, она просто вернулась домой после работы? Но отчего же тогда такой мандраж, такая дрожь внутри, точно перед встречей с чем-то непонятным и грозным?

НЕ ЧЕЛОВЕК…

ДЕМЕТРИОС СКАЗАЛ ЭТО О НЕМ…

– Подожди, дай сориентироваться. – Ермаков вышел из машины, огляделся, достал из кармана мобильный, сел за руль, погнал задом, развернулся и выехал на дачный перекресток. Улицы уходили к лесу, теряясь в сумеречной мгле.

В конце одной что-то светлело и темнело.

– Две машины: ее и чей-то внедорожник, – сказал Ермаков, обладавший, видно, отличным зрением, дал газ.

Машинка «Матисс» приткнулась у забора, окрашенного суриком. Впереди возле заросшего пустыря на самой опушке леса маячил черный джип. Это была ЕГО машина, на которой он приезжал в Калашный с той, чью отчлененную голову эксперты потом запаковали в мешок.

– Женя, он здесь.

– Там, – Ермаков кивнул на пустырь.

Но это был не просто пустырь. Катя поняла это, едва переступила какую-то невидимую черту, отделявшую ЭТО МЕСТО от дачной дороги.

Ветви яблонь – она отвела их рукой…

Сумерки…

Плоды – падалица, сладкий затхлый аромат – яблок, полыни, плесени, тлена.

В этом заброшенном саду сумерки были лишь увертюрой. Каждая травинка, каждая былинка, каждый листик словно к таинству готовились к ночи. Потому что только ночью этот заброшенный сад превращался в зачарованный лес.

Серые камни разоренного фундамента, пепелище. Шорохи ночи. Катя вздрогнула, испытав…

Кто сказал, что трусость – наихудший из пороков? Возможно. Но тот, кто это сказал, не ведал того, что говорил. Страх – безотчетный, дикий, первобытный, унаследованный с тех времен, отделенных от дня сегодняшнего сотнями поколений, когда охотились и пожирали друг друга, когда гнали и преследовали себе подобных как дичь, как добычу, когда занимались людоедством в угоду богам, из собственной извращенной прихоти, от непреходящего, терзающего нутро чувства голода. Этот страх – древний, подчиняющий себе сознание, волю, отравляющий сердце как яд.

Хрустнула ветка – Катя обернулась. За ее спиной – Ермаков. Его лицо… тысячи, миллионы, мириады мыслей пронеслись, вспыхнули сразу как искры: одна, одна здесь, никто не знает, где я, и никогда не узнает… В ЭТОМ САДУ, В ЭТОМ ЛЕСУ. А тот залитый кровью подъезд в Текстильщиках… Ведь Евгений тоже, как и ТОТ, видел там, в Калашном переулке – ее, блондинку Лолу Вахину… И секретарша в клубе испугалась смертельно, так, может, ЕГО она испугалась, он же следом за мной вошел… испугалась его, а не меня, и вот сейчас он готов…

Катя задохнулась. У нее не было никакого оружия, ничего, чтобы обороняться, защищать себя.

– Слышишь? – Лицо Ермакова было настороженно, но смотрел он вовсе не на Катю, сжавшуюся в комок, а куда-то в глубь сада.

Скрип…

Старое мертвое дерево так скрипит…

Ермаков ринулся вперед. Катя за ним. Ветви с червивыми плодами, обгорелые бревна в траве, серые камни фундамента и…

В сумерках, наливающихся тьмой, их глазам предстала совершенно нереальная картина: обугленный ствол дерева с кривыми сучьями, с перекинутой через сук крепкой веревкой, которая тугой петлей обвивала шею той, кого они преследовали так упорно. Надежда Петровна (это была она) распростерлась на земле, платье ее задралось, обнажая голые ляжки, руки были раскинуты. Веревка, переброшенная через сук, дернулась, напряглась, и тело поползло вверх, начало приподниматься – медленно, с усилием. Вверх, вверх – на эту обгорелую виселицу – дыбу. Катя увидела фигуру в кустах, вцепившуюся в конец веревки, налегающую всем своим весом, согнувшуюся чуть ли не пополам.

– Отпусти веревку! – заорал Ермаков, бросаясь вперед.

Существо взвыло от ярости. Ермаков налетел на него, сбил с ног. Они покатились по земле, сцепившись. Существо выло, орало, срываясь на визг, изрыгая проклятия, ругательства.

Катя бросилась к Надежде Петровне – та хрипела от удушья. Катя дергала петлю, пытаясь как можно быстрее ее ослабить. Лицо секретарши было синим. Белки выпученных глаз налились кровью.