Лебединая дорога

Но Лют без особенных бед насадил на кровлю охлупень. А там понемногу и вселились: на первую ночь заперли в избе курицу с петухом. И когда наутро те встретили их невредимыми, перенесли в новый дом прежнего домового, заманив его в стоптанный лапоть… И разожгли первый огонь от угольев, взятых в старом жилье.

Немало подивился сам князь Чурила Мстиславич, когда ехал однажды лесом и завернул проведать. Игрушечкой стояла новенькая изба, украшенная резными причелинами, творениями деда Вышки. И на теплой земляной крыше, диво, уже покачивали головками цветы.

— Сам? — только и спросил Чурила. Ибо даже к нему гордый Лют за подмогой не обращался…

Впрочем, жиреть его дому было особенно не с чего. Видга это понял сразу.

И на другой же день вытряс перед Лютом свой кошель:

— Просто так жить не стану, дело делать хочу.

Лют тогда подумал, подумал, да и пошел сватать его к Чуриле Мстиславичу в молодшую дружину… Вернулся довольный: князь не отказал, велел только повременить. Крепко подозревал Видга, что Торлейв конунг советовался с его отцом. Но спрашивать не стал.

Никто еще не переспорил судьбы.

И опоясал его князь новым мечом, дал копье, длинный гардский щит и даже коня. Со своим клеймом, со знаками на сбруе: памятуй. И береги…

Вечером, дома, Видга долго разглядывал и гладил новый меч. И Лют впервые увидел на его лице усмешку. Он подошел, и Видга щелкнул ногтем по узору, положенному на крестовину и черен. Узор был урманский, заботливо наведенный Людотой по особому княжескому наказу. Видга сказал:

— У нас так украшают только женские застежки. Добро, пускай это будет женщина… Я стану звать ее — Змея…

Лют посмеялся. Синяки у обоих к тому времени начали проходить.

Гардская дружина жила своими законами. Но вот что для Видги наполовину роднило ее с прежней, так это отношение к вождю. Взять хоть Люта. Тот своего конунга любил воистину без меры. Если не как отца, то как брата. Почитаемого и грозного. Готов был за него и в воду, и в огонь… Но зато и ревновал его ко всем. Даже к юной жене.

Видга в себе подобной любви пока не находил и потому на глаза князю особенно не лез. Вдосталь пришлось ему поскучать на морозе, на кременецком забрале и у самого Нового двора… Вдосталь нагляделся он на заречные просторы, на белые крыши, увенчанные розовыми столбами дымов… В одну сторону редко глядел княжеский отрок Витенег: за Медведицу, на Урманский конец.

А так ему даже нравилось стоять на стене. Легко было размечтаться и представить, будто не деревянная башенка поскрипывала под ногами, а заснеженный торсфиордский утес. Правда, снежная даль не больно-то походила на зимнее море.

Но отчего не предположить, что просто случился необыкновенный мороз… И то, приключись подобные холода дома, в Норэгр, не усомнились бы — пришла-таки великанская зима Фимбульветр, предвестница сумерек Богов…

— Я живу у Лютинга, ярлова сына, — сказал он Смиренке, пришедшей к нему на забрало. — Я не знаю, задержусь ли я у него навсегда. Но если надумаю уйти, так и ты тут не останешься.

Она держалась его по-прежнему крепко. Смотрела на него с любовью и беспредельной уверенностью. Если уж он возьмется ее умыкнуть, самому князю их не поймать.

Жалея Видгу, она принесла ему два пирога с зайчатиной. Голодный отрок хотел было съесть один сам, другой припрятать для Скегги. Но потом убрал в сумку оба. От конунга они с Лютом с пустыми животами не уходили. А дома был еще Мал, и он тоже смотрел им в руки, когда они приезжали из города…

А вот стояния на княжеском дворе Видга скоро стал ненавидеть. Причина тому была простая. Едва не в первый день его службы к конунгу приехал Халльгрим… Видга издали разглядел пегого коня и богатый, на меху, плащ…

Знакомое было все, до того знакомое! И закаменел княжеский отрок. Сыскал на другой стороне ворот сучок в обтесанном бревне. И повис взглядом на том сучке, словно тонущий, схватившийся за ветку… И проплыл мимо пегий бок коня, проплыло отцовское стремя. И не видел он, как Халльгрим потянул поводья и почти остановился, словно для того, чтоб заговорить. Но не остановился, проехал…

— Пока к мерянам не сходили, — сказал Видге Лют, — думал я, ты вроде Любима. Тот-то не в боярина! Даже лицом не похож.

Видге предстояло повторить Халльгрима до мелочей, и он это знал. Он спросил:

— А в кого ты?

Люту и впрямь не досталось ни тонких черт матери, ни суровой мужеской стати отца. Лицо у него было круглое, пропеченное солнцем до горшечной красноты. Глаза от ветра с неизменным прищуром, ноги — кривоватые от седла. Лют ответил гордо: