Чужая маска

* * *

Впервые за шесть лет супружества Светлана Параскевич повысила голос на мужа.

– Как ты можешь? – кричала она. – Как у тебя сердце не разорвалось, глядя на то, как твоя мать плачет?

– Пусть плачет, – хладнокровно отвечал он, улыбаясь своей новой улыбкой, холодной и жестокой. – Ей полезно. Пусть хоть раз задумается над тем, во что она превратила мою жизнь. А потом пусть думает о том, как она обходилась с тобой.

– Прекрати! Откуда в тебе эта злоба, Леня? Что с тобой произошло? Неужели в тебе нет ни капли жалости к матери? Оставь ее в покое, я умоляю тебя. Тебе мало того, что ты сделал с Людмилой? Тебе мало ее смерти? Ты хочешь и мать до инфаркта довести?

– Ничего с ней не будет. А если она немножко попереживает, то это только на пользу. Может, хоть к отцу перестанет цепляться, даст ему спокойно свой век дожить. И вообще, Света, это все не повод для скандала. Чего ты завелась? Мать терроризировала тебя своей ненавистью целых шесть лет, а ты уже готова все забыть и кинуться утешать ее. Ты что, не помнишь, как она пришла к тебе выторговывать половину гонорара? Ты забыла, как она тебя оскорбляла при этом? Короткая же у тебя память. Ну а у меня, Светик, она длинная, я никому не прощу плохого отношения к тебе. Людмила получила по заслугам, и мать получит, не сомневайся.

– Леня, я прошу тебя…

Светлана взяла себя в руки и понизила голос.

– Ленечка, не надо никому мстить, пожалуйста. Месть разъедает душу, в ней нет смысла, она бесплодна и бесцельна. Я ни на кого не обижаюсь, я все простила. Я простила Людмилу, потому что она несчастная одинокая сумасшедшая. Я простила твою мать, потому что трудно придумать большее горе, чем она сейчас переживает. Оставь ее в покое.

– А я не простил, – упрямо возразил Леонид. – И давай больше не будем это обсуждать. Лучше послушай, что я написал сегодня. Только я старого академика сделал не с такой внешностью, как ты мне его описывала. Зато имя оставил настоящее, очень уж оно колоритное.

Светлана внимательно слушала, как Леонид вслух читает ей сцену объяснения героини со старым академиком. Да, ее муж действительно талантлив. И сейчас, когда он для всех умер, его талант стал еще ярче, словно с него сорвали несколько слоев прозрачной кисеи, позволяющей видеть общие очертания, но скрывающей детали и краски.

– Ну как? – спросил он, закончив сцену.

– Потрясающе! – искренне ответила она. – Это лучше, чем то, что ты писал раньше. Ты не боишься, что это вызовет подозрения?

– Это естественный процесс, – улыбнулся Леонид. – Автор совершенствуется, мастерство растет.

– Но не так же резко…

– Не забывай, ты только что пережила трагедию, потеряла любимого мужа. Эмоциональная встряска не прошла бесследно и для творчества. Не бойся, Светик, было бы, наоборот, странно, если бы после всего случившегося ты писала бы так же, как и раньше. Ты у меня будешь величайшей писательницей России, вот увидишь. И я буду тобой гордиться.

– Леня, мне кажется, не надо… Зря мы это все затеяли. Я не смогу. Все время придется притворяться, лгать. Я думала, это легко. А теперь…

– Что теперь? – холодно переспросил Леонид. – Ты хочешь сказать, что я – отъявленный лжец и мне все это легко и просто, а ты святая? Только что ты обвиняла меня во всех смертных грехах за Людмилу и мать, говорила, что я жестокий и безжалостный, а теперь, выходит, я еще и лжец? Прекрасно. Что будет дальше? Может быть, вину за смерть Андрея ты тоже переложишь целиком на меня?

– Ленечка, милый, я так тебя люблю, – жалобно произнесла Светлана. – Но теперь все стало как-то настолько по-другому, что я никак не могу адаптироваться.

– И я тебя люблю, Светик, – сказал он уже гораздо мягче. – Я очень тебя люблю. Очень. Именно поэтому я не могу простить тех, кто обижал тебя. Я же все понимаю, милая, я понимаю, как тебе было трудно со мной. Я – ничтожный мямля, не умеющий разговаривать с издателями, отдающий им свои работы за бесценок, слабый и жалостливый. А ты терпела это столько лет и ни разу меня не упрекнула, только вздыхала. Я же помню, как каждый раз обещал тебе, что этого больше не повторится, что я больше не позволю им сидеть на моей шее и потребую приличный гонорар, что я не дам больше себя разжалобить и уговорить. Но я писал новую вещь, и они снова приходили и клялись, что им опять нужна моя помощь, но это уж точно в последний раз, и я опять им верил и сдавался. И вырваться из этого порочного круга можно было только одним способом – перестать быть. И я перестал. Я вырвался из-под гнета собственного прошлого поведения, которым загнал себя в угол. Я вырвался из-под гнета матери, которая тянула из меня жилы, заставляя быть таким, каким ей хотелось меня видеть. А я не такой, и ты это прекрасно знаешь. Думаешь, это легко – постоянно испытывать злобу и раздражение, общаясь с ней, и не сметь произнести ни звука? Видеть, как она тебя терзает, и молчать? Зато теперь я свободен, Светка. Я по-настоящему свободен. А мировая слава мне не нужна. Я свое получил, а остальное пусть будет у тебя.